Повседневная жизнь Монпарнаса в великую эпоху. 1905-1930 гг. - Жан-Поль Креспель

Театр «Гэте-Монпарнас», открывшийся в 1868 году, раньше, чем казино, специализировался на ревю. В нем выступали большинство знаменитостей «Прекрасной эпохи»: Дранем, дебютировавший здесь, Майоль, мастер вольных шансонеток, Морис Шевалье, тогда еще подросток, Макс Дирли… После своего развода с Вилли Колетт показывалась здесь в весьма двусмысленных пластических позах. Без особого успеха она играла в пантомиме с Жоржем Вапо. В театре она познакомилась с Фрегель - Пиаф довоенного образца, обладательницей пронзительного голоса, послужившей прообразом для одного из персонажей ее книги «Задворки мюзик-холла».

Прежде чем перейти к «Бобино», необходимо упомянуть о театре «Монпарнас», в 1930- 1942 годах под руководством Гастона Бати сделавшемся одним из первых парижских театров авангарда, где были поставлены «Майя», «Симун», «Пене ле Моко»… В 1914 году его репертуар ничем не отличался от репертуара других театров. Основанный в 1819 году, это старейший театр уличных представлений, к тому же самый вместительный - 1200 мест. Его архитектурное оформление, знакомое приходившим сюда в начале века художникам и литераторам, датируется 1886 годом. В основном оно сохранилось и до сих пор.

В театре «Монпарнас» давали представления, названия которых говорят сами за себя, например, «Все вверх дном» (1909); они чередовались с мелодрамами, построенными на слезах и дуэлях: «Три мушкетера», «Нельская башня»… Несколько раз предпринимались попытки поднять уровень спектаклей. В 1887 году Антуан попробовал реализовать здесь репертуар «Свободного театра», но безуспешно. Через несколько лет эксперимент повторил Поль Фор, но свою истинную аудиторию он обрел только тогда, когда перенес «художественный театр» на правый берег, в «Театр Творчества», а театр «Монпарнас» снова опустился до балаганных фарсов.

И наконец, «Бобино», он по-прежнему здесь, он устоял, настоящий храм песни! Не считая театра «Монпарнас», это самая старая сцена в районе и знаменитейшая в истории мюзик-холла, где уже более ста лет свой талант демонстрируют величайшие мастера песни. Помещение мюзик-холла находится на месте ярмарочного театра, в 1816 году обосновавшегося на углу улиц Флерюс и Мадам. Звездой балагана был паяц по имени Бобино, но по-настоящему его звали Сэкс. На этой сцене выступали жонглеры, акробаты, фокусники и мимы. Тогда театр назывался Люксембургским, что звучало слишком помпезно, и завсегдатаи быстро переиначили его в «Бобино». Это наименование закрепилось окончательно в 1867 году, когда театр эмигрировал на улицу Веселья, вынужденный покинуть Люксембургский парк из-за успеха «конкурирующего» театра Клюни. На улице Веселья «Бобино» нашел свою публику, менее требовательную, чем в Люксембургском парке, в основном состоявшую из студентов, рабочих, ремесленников, мелких торговцев из Плезанс и Вожирар, простоволосых девиц и примешавшихся к ним шикарных типов, любителей потусоваться со всяким сбродом. В числе последних - Жан Лоррен и Лиана де Пужи, появлявшиеся иногда среди преданных посетителей, истинных поклонников народной песни. Их присутствие терпели скрепя сердце, но однажды их все-таки освистали, когда они вышли из фиакра в вечерних костюмах: это восприняли, как вызов.

По отношению к актерам и исполнителям песен здешняя публика вела себя беспощадно. При малейшей фальши в звуках или жестах она начинала орать, свистеть, испускать звериные вопли, швырять апельсиновые корки. Вокруг сцены температура поднималась на несколько градусов за вечер, тем более что зрители могли выпивать прямо на местах. Прикрепленная к подлокотнику кресла маленькая подставка позволяла поставить стакан. Начинающие певцы выдерживали здесь испытание не менее трудное, чем в «Алькасаре» Марселя.

В начале века окончательно определился характер мюзик-холла как театра ревю и песни. Дух протеста, реалистическая и сентиментальная песня, введенная в моду Эжени Бюфе, особенно нравились простому люду пригорода, склонному к злобным выходкам, брюзжанию и насмешкам, но в то же время готовому разрыдаться от одного ласкового слова. С начала века не было ни одной крупной звезды эстрады, хоть однажды не выступившей в «Бобино»: Полен, Майоль, Дранем, Шевалье, Мистенгет, Фрагсон, Уврар, Дамья, Жеоржюс, Мари Дюба и королева парижских улиц - Эдит Пиаф.

В 1913 году Монпре, тогдашний директор «Бобино», помимо традиционных представлений решил ввести в репертуар классические спектакли. Во втором отделении актеры и певцы его труппы играли самые известные пьесы Мольера: «Мнимый больной», «Смешные жеманницы», «Мещанин во дворянстве»… Актеры увлеклись и полностью отдались новой затее, причем с потрясающим результатом: они добились триумфального успеха и у публики, и у критики. Пятьдесят лет спустя Габриэль Фурнье вспоминал об одном «неотразимом» актере по имени «малыш Бабийар», чья волшебная игра в «Жеманницах» вызывала взрывы хохота даже у его коллег на сцене. Некоторые актеры добавляли к тексту слишком много от себя, как, например, та неизвестная комедиантка, умудрившаяся произвести большой эффект, «оговорившись» в своей единственной по роли фразе - вместо: «А вот и Регент, господа!», она произнесла: «А вот и управляющий, господа хорошие!»[9]

К большой, правда, радости Поля Фора, но ведь он - поэт!

Воодушевленный своим успехом, в 1915 году Монпре осуществляет постановку «Севильского цирюльника» - и снова удачно. Но, увы! Это сочетание мюзик-холла с комедией не могло выжить в условиях войны, превращавшей мольеровских маркизов в солдат. Последняя попытка такого рода была предпринята Антуаном, сильно привязавшимся к «Бобино», в 1916 году: он попробовал представить в конце спектакля один акт из пьесы Ива Миранда «Землячка»… После этого здесь окончательно вернулись к шоу-представлениям и песням. И представления эти не имели ничего общего с роскошными спектаклями «Фоли-Бержер» и «Казино де Пари». «Стук-стук! Бобинетта, ты катишь в Бобенш…» - это предназначалось для публики, не очень требовательной к тексту, претендовавшей лишь на то, чтобы актеры играли с огоньком.

Послевоенные знаменитости «Бобино» - Дамья, драматическая актриса, певшая громовым голосом; Габарош, чье: «Ты причинил несчастье» и «Все то, что сделал Лео, сделал Лео!» было больно слушать; Жеоржюс, чье танцевальное па «ява» поднимало с места весь зал: «Ах! Ах! Ах! Ах! Слушайте, ведь это здорово, Ах! Ах! Ах! Ах! Лучшей «явы» не сыскать».

Танцзал «Бюллье» на другой стороне перекрестка Обсерватории казался запыленной картинкой богемных развлечений. Своими освещенными рощицами и садиками это почтенное заведение вызывало в памяти образы Гаварни и Мюрже. Один раз оно попыталось адаптироваться к новой жизни, после 1918 года сменив публику в студенческих беретах на художников. С момента своего создания в 1843 году одним старым официантом танцзала «Гранд-Шомьер» по имени Бюллье это заведение предназначалось для почти деревенских удовольствий в духе Робинзона. По субботам и воскресеньям сюда приходили студенты, служащие и бесстрашные юные девушки станцевать польку или галоп; эдакая левобережная копия «Мулен де ла Галетт». Художники редко заглядывали в сие заведение, а вот литераторы, чьим постоянным местом сборищ неизменно служило «Клозри де Лила», не пренебрегали возможностью пересечь перекресток и вновь окунуться в свою студенческую юность. Заходили сюда Мореас, Кюрнонский, Стюарт Мерилль и даже, что кажется совершенно невероятным, Марселей Бертло - химик, увенчанный наградами и титулами. Война обозначила начало упадка «Бюллье». В пользу армии реквизировали просторный танцевальный зал, куда вела великолепная лестница, и разместили в нем цех по пошиву военной формы. После восстановления мира «Бюллье» открыл двери для художественных объединений, устраивавших здесь свои праздники и костюмированные балы: бал «А. А. А.», бал «Орды», бал «Четырех искусств». Последний проводился в самый разгар ежегодных весенних празднеств. В определенный день на улицу Бонапарта, во двор Школы изящных искусств, стекались «праздничные процессии», затем голосящая компания поднималась к перекрестку Обсерватории. Студенты Школы, натурщики и юные подружки, на скорую руку выряженные в варварские лохмотья, двигались, размахивая фаллическими атрибутами, буди ража террасы кафетериев… Вся эта распрекрасная публика вливалась под замысловато украшенные своды «Бюллье», и начиналась вакханалия. Чем она заканчивалась, легко вообразить!