Викинг. Последний Конунг - Тим Северин

– И как же должен Харальд называть басилевса?

– Императором ромеев.

Это вызвало у Халльдора недоумение.

– Как же так? Это ведь Константинополь, а не Рим, да и есть же правитель Германии, именующий себя императором Священной Римской империи.

– Об этом-то я и толкую. Басилевс и весь его двор убеждены, что они – настоящие наследники Римской империи, представители ее истинного образа и продолжатели ее славы. Они готовы согласиться, что германец – римский король, но никак не император. Точно так же их священнослужители заявляют, что наиглавнейший священник Белого Христа – это их Великий патриарх, а никак не особа, сидящая в Риме и называющая себя папой. Кроме всего прочего, это объясняет, откуда взялась такая смесь латинского и греческого в воинских званиях – они говорят о декурионах и центурионах, словно это солдаты римской армии, но более высокие чины почти все носят греческие названия.

Халльдор вздохнул.

– Ну ладно, я надеюсь, ты сумеешь уговорить Харальда употреблять правильные слова и делать все, как положено. Не уверен, что он станет пресмыкаться перед басилевсом. Он не из таковских.

Тревога Халльдора оказалась напрасной. Выяснилось, что Харальд, сын Сигурда, вполне согласен обуздать свою гордыню ради собственной выгоды, а поскольку мне страшно хотелось, чтобы норвежский принц преуспел в своих начинаниях, я старался изо всех сил, обучая его предписанному поведению на приеме в Большом Дворце. Подданные императора, сообщил я ему в первую очередь, почитают столь великой честью быть допущенными до лицезрения басилевса, что готовы ждать годами обещанной аудиенции. Для них это равно встрече с наместником их Бога на земле, и все во дворце устроено так, чтобы усилить это впечатление.

– Представь себе, господин, богослужение в самой роскошной церкви Белого Христа, – говорил я. – Все очень церемонно и торжественно. Придворные одеты в особые шелковые платья, каждый точно знает свои обязанности и место, где он должен стоять, какие именно движения производить и какие слова произносить. Все внимание направлено на императора. Он восседает на золотом троне, одет в усыпанное драгоценными камнями облачение, каковое здесь называют хламидой. На плечах его – длинная стола, каковую носить имеет право лишь император, а на ногах – пурпурного цвета сапожки, тоже в соответствии с титулом. Он неподвижен, взгляд его устремлен через весь зал на двери, в которые ты войдешь. Тебя введут в зал, а потом ты должен будешь пройти по залу и сотворить проскению.

– А что такое проскения? – спросил Харальд, подавшись вперед.

Я понял, что увлекся описанием великолепия церемонии, и запнулся, не зная, как отнесется Харальд к моим объяснениям.

– Проскения – это выражение благоговения, – начал я.

– Дальше.

Я судорожно сглотнул.

– Одним словом, нужно лечь, распростершись, на пол, лицом вниз, и оставаться так, пока придворный не скажет, что можно встать.

Последовало долгое молчание, пока Харальд обдумывал это. Я боялся, что он откажется так унизить себя, но он спросил:

– Как далеко буду я находиться от трона, когда стану проделывать это представление с лежанием?

Я перевел дыхание.

– Когда ты будешь подходить по залу к басилевсу, смотри вниз и увидишь на мраморном полу пурпурный круг. Он обозначает место, где ты должен лечь.

– Откуда ты все это знаешь? – быстро спросил Харальд.

– Потому что часть гвардии стоит позади императора во время этой церемонии, и я много раз видел, как это делается. Гвардейцам известны и маленькие хитрости для усиления впечатления. На самом-то деле порою бывает трудно не рассмеяться.

– Например?

– Коль придворный камерарий полагает, что проситель достаточно впечатлителен, трон басилевса поднимают во время проскении. Пока проситель валяется на полу ниц, слуги крутят подъемную машину, скрытую позади трона, так что когда проситель поднимает голову, то вдруг видит, что император сидит выше, чем прежде. Зрелище его удивления порою очень забавно. Но, – поспешно добавил я, – не думаю, что они прибегнут к такой уловке в тот день, когда ты получишь аудиенцию у императора.

Вот, вспомнил я этот давнишний разговор с Харальдом, и пришло мне в голову, что, пожалуй, я ошибался, полагая, будто готовлю его только к встрече с басилевсом. Боюсь, что Харальд на самом деле получил совсем другой урок: он понял, как важно показать свою власть над другими, как ослепить их. Коль так, то излишним своим рвением, стремясь помочь Харальду, я посеял семена своего же будущего разочарования.

Орфанотроп также повелел мне познакомить норвежского принца с императорским флотом, и я повел Харальда в морской арсенал на Золотом Роге. Там эпарх верфи, страшась за свои секреты, принял нас холодно и потребовал, чтобы в обходе нас сопровождали чиновник из дромоса и его собственный подчиненный. Я показывал Харальду одно за другим – спуски, на которых строят и чинят военные корабли, и склады с морскими припасами, навесы с мачтами и парусные сараи; рассказывал, что большую часть моряков набирают из прибрежных жителей по ту сторону пролива, в Малой Азии. Харальд, прекрасно знавший корабельное строение, задавал столь мудреные вопросы мастерам-плотникам, что порою я не мог найти нужных слов, чтобы перевести на греческий. Потом он потребовал, чтобы ему показали военный корабль в исправности. Представитель эпарха заупрямился, но Харальд стоял на своем. Коль скоро его людям предстоит служить на императорских кораблях, они хотя бы должны знать, что их ждет. Он указал на самый большой дромон – трехмачтовый быстроходный военный корабль, в ожидании приказа стоявший на якоре в Золотом Роге. Ему хотелось бы осмотреть это судно, сказал он. Как я не раз замечал впоследствии, просьба Харальда, сына Сигурда, всегда звучала скорее как приказ.

Мы отправились на морской лодке. Дромон вблизи оказался еще больше, чем представлялось. Я никогда не бывал на борту столь большого судна, оно было огромно, по меньшей мере в полтора раза длиннее самого длинного из длинных кораблей, какие мне доводилось видеть в прошлом, и раза в два-три шире. Но что воистину особенно поражало, так это его высота над водой. Наши норвежские военные суда низкие и сглаженные, а императорские военные корабли строятся вверх от воды – для устрашения противника и для того, чтобы лучники с палубы могли стрелять вниз. Дромон навис над нами, когда мы подошли к нему, и высоту его увеличивала поставленная в середине судна постройка, похожая на крепость. Мы поднялись по борту на палубу и сразу же столкнулись с кентархом, начальником. Он сердито осведомился, кто этот иноземного вида человек с длинными усами, что поднялся на борт его судна так, словно он его владелец. Когда человек из дромоса объяснил, что у Харальда, сына Сигурда, есть письмо от секретаря орфанотропа, кентарх недовольно глянул на него, а потом ходил с нами повсюду на палубе, с подозрением косясь в нашу сторону.

Харальд ничего не упустил. Увлеченный этим незнакомым ему устройством военного судна, он спрашивал, как дромон ведет себя в море, как ставятся паруса и как берут рифы, легок ли он в управлении, с какой скоростью идет, когда все две сотни гребцов сидят на скамьях, и как долго они могут сохранять среднюю скорость. Кентарх отвечал неохотно. Для него бородатый норвежец был естественным врагом. Снова и снова приходилось мне напоминать нашему провожатому, что Харальд, сын Сигурда, по приказу орфанотропа должен ознакомиться с имперским военным флотом, и что в один прекрасный день люди Харальда могут оказаться на борту этого корабля. У кентарха был такой вид, будто он предпочел бы затопить свое судно.