Конъюгаты: Три - Люминис Сантори

как он тоже был всего лишь навсего пусть позднекрокусным, но среднестатистическим отцом, потому что отвлёкся на беседу с женой на "очень важную тему".

Уставши от боевых действий, девочки упали в бассейн с шариками и заснули. Хрисанф увидел, что на Урсуле платье принцессы, туфельки без каблуков (но туфельки) и маленькая корона на голове, съехавшая на бок, проворчал вполголоса, зачем де Виктория напялила на крошек неудобную, вредную одежду. Он подошёл к малышке, чтобы снять поясок, корону и небольшую мантию, в которой она могла запутаться во сне.

— Стой. Не надо.

— Что не надо.

Агний пусть и считался на работе франтом и имел внушительный, постоянно обновляемый и сортируемый богатый гардероб, на самом деле, как и Далила, любил одеваться попроще. Вообще, очень просто. Что и подумать нельзя. Просто на нём и самое захудалое рубище сидело если не модельно, то художественно. Что нельзя было сказать о его жене. Там обстояло с точностью до наоборот. Хоть плачь. Даже Хрисанф с Калитой не могли тут ничего поделать и изменить.

— Оставь так.

— Тише. Но это же жмёт. Видишь, как она расчесала руки. У неё кожа такая же чувствительная, как и у тебя.

— Ничего подобного. Её это вообще не парило.

Кирсанов не понял, но потихоньку, украдкой освободил дочку от казавшегося ему маскарадно-некомфортного одеяния, заменив на мягкий текстильный гарнитур.

— Агний, они уже привыкли. И это из-под машинки Никиты. Викки с ним сами выбирали ткани, так что не балуй их. Они — девочки. Пускай носят, что и должны носить женщины.

— Далила, не примеряй к себе. Это же дети. Они маленькие ещё. Успеют потом запастись тряпками.

— Всё равно. Не надо их жалеть.

— Не пытайся вырастить из них балерин, потому что сама не такая. Я не могу смотреть, как они мучаются (пытается говорить шёпотом, поскольку тревожится, что даже во сне их могут расслышать).

— Ну, Агний, ты всё портишь. Я просто хочу, чтобы они были девочками-девочками, как и полагается.

— И наступаешь на ту же швабру, что многие новоиспеченные родаки. Сама же говорила, что ты — не самолёт, раз родилась там. Почему навязываешь дочерям эту стереотипность.

— Ладно, хватит спорить, я устала. Уложи их. Я пойду к себе.

Через час Хрисанф находит её в её рабочем кабинете. Она делает вид, что работает над своими трудами, но, честно, прикрывшись бугамами, общается с подругами по мессенджеру, копается в телефоне и откровенно пинает балду.

— Далила, сегодня на ужин придёт Арсен.

— Ой, этого мне ещё не хватало.

— Он — муж нашей крестной. Фактически, он станет крестным всем нашим детям.

— Ну и обслуживай его сам. Я буду занята.

— Это чем? Опять намылилась по клубам?

— Штаа?! Вообще-то, я уже давно не в том возрасте, чтоб клубиться.

— Тогда веди себя соответственно, раз ты такая взрослая.

Агний подходит к её столу и кладёт перед ней лист с мелким шрифтом. Она, даже не глядя, смахивает бумагу на пол.

— Да-ли-ла.

— Что ещё?

— Я случайно смотрел твой телефон. Я не против, что ты пойдёшь туда на встречу. Но почему ты мне ничего не сказала?

— А тебе это было интересно? Отвечаю сама же: не думаю. И это некрасиво — подсматривать.

— Это вышло случайно. У нас же почти одинаковые. Я впопыхах схватил. Ты же везде оставляешь.

— И что, мне теперь не идти на эту тусу?

— Нет, конечно, надо идти. Но это же выпускники. Можно было вместе пойти.

— Ещё чего не хватало.

— Но почему?

— Потому что.

— Ты даже не думала.

— А что тут думать. Если все притащат своих супругов, это будет не так. Это будут крестины какие-то. Смотрины и тому подобное.

Агний поднял листочек и вновь положил его перед ней.

— Ещё один момент.

— Хватит уже.

— Вот это прислал мне твой редактор утром.

— Я ухожу.

— Нет, ты сидишь и выслушиваешь.

— Достал!

— Далила, это уж совсем несерьёзно. Почему ты всегда такая кидала? Ты что, не знаешь, сколько я угрохал денег, чтобы ты печаталась в этом издательстве?

— Деньги тебя волнуют в последнюю очередь!

Это было правда. Деньги у Кирсанова и Калиты куры клевали и несли золотые яйца. Но практически все их доходы были направлены наружу, вложены в бизнес, как они говорили. На семью вполне хватало самого необходимого и чуть излишеств, чтоб кое-кого побаловать.

— Да, конечно. Потому что меня волнуешь ты! А ты берёшь и бросаешь их самым безответственным образом. Так разве дела делаются?

— Это ты делец, ты и разбирайся. А мне плевать.

— Но ведь был подписан договор, этот самый. Почему ты запорола процесс. Где тексты?

— Мне это неинтересно.

— Та-ак.

Молчание. Далила хочет выйти и кинуть и его. Но он опять, как будто распростерся оттуда и досюда, как непробиваемая стена.

— Что случилось, дорогая?

— Тебе не понять!

— Попробуй объяснить.

Далила, как способна, заламывает руки и как может старается смотреть выразительно, чтоб он, если не догнал словесно, то хотя бы через ощущения.

— Я не могу.

— Почему ты так подумала?

— Слишком много этих самых Почему. Слишком много рамок.

— Но ведь контракт почти свободный. Ты просто должна писать и всё.

— Просто?!!!

— Прости, я не имел это в виду.

Она про себя остановила себя, почувствовав, что ещё молекула — и они взорвутся оба, но она — наверняка. Вздыхает. Делает усилие.

— Любимый.

Агний опускается рядом с ней, комкает бумагу и прячет прочь.

— Я нажимаю да? Прости сердечно, искринка моя.

— Нет. Но всё равно заклинивает. Рефлекторно.

Обнимает, целует руки, щеки, лицо.

— Ничего не делай, если это супротив тебе.

— Так я и проигрывала всегда.

— О чём ты? Детка, просто забудь об этом разговоре. Пойдём отсюда. Чего хочешь? Что мне приготовить?

— Ничего не надо (нестандартный ответ от неё).

— Может, поспать? Я отнесу тебя.

— Нет.

Молчат.

— Всё не так. Я пересматриваю свою жизнь который раз. Я же не детская писательница. Я никогда не утверждала такое.

— Я знаю.

— Но предполагается, что все мы — дети. Нельзя писать о плохом, понимаешь?

— Я никогда не думал, что ты пишешь о плохом. Не думал и не считаю.

— Есть большое требование.

— Какое?

— Писатель должен быть КРАСИВЫМ человеком.

— Как это?

— Ну, это… Как то выражение: человек это звучит гордо. Проще мемасично говоря, нельзя просто так взять и написать.

— Но попробовать можно же.

— Нельзя писать, если ты плохой. Если ты с гнильцой. Даже если отвергнуть опыт.

— Далила, по-моему, ты утрируешь. Накручиваешь. Этот воз тебе не под силу. Сизифов труд. Не навешивай на себя несуществующих ярлыков.

— В том-то и дело, что не под