Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом

Примерно к шестому сеансу я доконал ее, и она – я полагаю, чтобы сделать мне приятное, – согласилась с тем, что ее одержимость – это враг, которого нужно искоренять. Мы проводили сеанс за сеансом, просто изучая ее обсессию. Мне казалось, что причиной страданий Тельмы была та власть над нею, которой она наделила Мэтью. Нельзя было никуда двигаться, пока мы не лишим его этой власти.

– Тельма, это чувство, что единственное, что имеет значение, – это чтобы Мэтью думал о вас хорошо, – расскажите мне все, что вы знаете о нем.

– Это трудно выразить. Мне невыносима мысль о том, что он ненавидит меня. Он – единственный человек, который знает обо мне все. И поэтому тот факт, что он все еще любит меня, несмотря на все, что знает, имеет для меня огромное значение.

Я думаю, что именно по этой причине терапевтам нельзя эмоционально увлекаться пациентами. Благодаря своей привилегированной позиции, своему доступу к глубоким чувствам и секретным сведениям, их отношение всегда имеет для пациента особое значение. Для пациентов почти невозможно воспринимать терапевтов как обычных людей. Моя ярость к Мэтью возрастала.

– Но, Тельма, он всего лишь человек. Вы не виделись восемь лет. Какая разница, что он о вас думает?

– Я не могу объяснить вам. Я знаю, что это нелепо, но в глубине души чувствую, что все было бы в порядке и я была бы счастлива, если бы он думал обо мне хорошо.

Эта мысль, это ключевое заблуждение было моей главной мишенью. Я должен был разрушить его. Я нетерпеливо обратился к ней:

– Вы – это вы, у вас – свой собственный опыт, вы остаетесь собой каждую минуту, изо дня в день. В основе своей ваше существование непроницаемо для потока мыслей или электромагнитных волн, которые возникают в чьем-то чужом мозге. Постарайтесь это понять. Всю ту власть, которой обладает над вами Мэтью. Вы сами отдали ему – сами!

– От одной мысли, что он может презирать меня, у меня начинается тошнота.

– То, что происходит в голове у другого человека, с которым вы никогда не видитесь, который, возможно, даже не помнит о вашем существовании, который поглощен своими проблемами, не должно влиять на вас.

– О нет, все в порядке, он помнит о моем существовании. Я оставляю множество сообщений на его автоответчике. Кстати, я сообщила ему на прошлой неделе, что встречаюсь с вами. Думаю, он должен знать, что я рассказала вам о нем. Все эти годы я каждый раз предупреждала его, когда меняла терапевтов.

– Но я думал, что вы не обсуждали его со всеми этими терапевтами.

– Верно. Я обещала ему это, хотя он меня и не просил, и я выполняла свое обещание – до последнего времени. Хотя мы и не разговаривали друг с другом все эти годы, я все же думала, что он должен знать, с каким терапевтом я встречаюсь. Многие из них учились с ним вместе. Они могли быть его друзьями.

Из-за своих злорадных чувств к Мэтью я не был расстроен словами Тельмы. Наоборот, меня позабавило, когда я представил себе, с каким замешательством он в течение всех этих лет выслушивал демонстративно заботливые сообщения Тельмы на своем автоответчике. Я начал отказываться от своих планов проучить Мэтью. Эта леди знала, как наказать его, и не нуждалась в моей помощи.

– Но, Тельма, давайте вернемся к тому, о чем мы говорили. Как вы не можете понять, что вы делаете с собой? Его мысли на самом деле не могут повлиять на то, какая вы. Вы позволяете ему влиять на себя. Он – всего лишь человек, такой же, как мы с вами. Если вы будете думать плохо о человеке, с которым у вас никогда не будет никакого контакта, смогут ли ваши мысли – эти психические образы, рожденные в вашем мозгу и известные только вам, – повлиять на этого человека? Единственный способ добиться этого называется колдовством вуду. Почему вы добровольно отдали Мэтью власть над собой? Он такой же человек, как другие, он борется за жизнь, он стареет, он может пукнуть, может умереть.

Тельма не ответила. Я повысил ставку:

– Вы говорили уже, что трудно нарочно придумать поведение, которое бы сильнее ранило вас. Вы думали, что, быть может, он пытается довести вас до самоубийства. Он не заботится о вашем благополучии. Так какой же смысл так превозносить его? Верить, что в жизни нет ничего важнее, чем его мнение о вас?

– По-настоящему я не верю в то, что он пытается довести меня до самоубийства. Это всего лишь мысль, которая иногда приходит мне в голову. Мои чувства к Мэтью переменчивы. Но чаще всего я чувствую потребность в том, чтобы он желал мне добра.

– Но почему это желание столь архиважно? Вы подняли его на сверхчеловеческую высоту. Но, кажется, он – всего лишь человек со своими заморочками. Вы сами упоминали о его серьезных сексуальных проблемах. Взгляните на всю эту историю целиком – на ее этическую сторону. Он нарушил основной закон любой помогающей профессии. Подумайте о том страдании, которое он вам причинил. Мы оба знаем, что просто-напросто недопустимо для профессионального терапевта, который давал клятву действовать в интересах клиента, причинять кому-либо такой вред, какой он причинил вам.

С тем же успехом я мог бы разговаривать со стенкой.

– Но именно тогда, когда он начал действовать профессионально, когда он вернулся к своей формальной роли, он и причинил мне вред. Когда мы были просто двумя влюбленными, он преподнес мне самый драгоценный дар в мире.

Я был в отчаянии. Разумеется, Тельма несла ответственность за свои жизненные трудности. Разумеется, неправда, что Мэтью обладал какой-то реальной властью над ней. Разумеется, она сама наделила его этой властью, стремясь отказаться от своей свободы и ответственности за собственную жизнь. Вовсе не собираясь освобождаться от власти Мэтью, она страстно жаждала подчинения.

Конечно, я с самого начала знал, что, какими бы убедительными ни были мои доводы, они не смогут проникнуть достаточно глубоко, чтобы вызвать какие-либо изменения. Этого почти никогда не случается. Когда я сам проходил терапию, такое никогда не срабатывало. Только когда человек переживает истину (инсайт) всем своим существом, он может принять ее. Только тогда он может последовать ей и измениться. Психологи-популяризаторы всегда говорят о «принятии ответственности», но все это – только слова: невероятно трудно, даже невыносимо осознать, что ты, и только ты сам строишь свой жизненный проект.

Таким образом, основная проблема терапии всегда состоит в том, как перейти от бесплодного интеллектуального признания истины о себе к ее эмоциональному переживанию. Только когда в терапию вовлекаются глубокие чувства, она становится по-настоящему мощным двигателем изменений.

Именно немощь была проблемой в моей работе с Тельмой. Мои попытки вдохнуть в нее силу были позорно неуклюжими и состояли в основном из бормотания, придирок, постоянного вращения вокруг навязчивости и борьбы с ней.

В такие переломные моменты я очень тоскую по той уверенности, которую дает ортодоксальная теория. Взять, к примеру, наиболее распространенную психотерапевтическую идеологию – психоанализ. В нем всегда с такой уверенностью утверждается необходимость технических процедур, что любой психоаналитик больше уверен абсолютно во всем, нежели я – хоть в чем-то. Как было бы удобно хоть на минуту почувствовать, что я точно знаю, что делаю в своей психотерапевтической работе – например, что я добросовестно и в нужной последовательности прохожу точно известные стадии терапевтического процесса.