Смертельный рейд - Юрий Иванович

Теперь к окну. Ба! И в самом деле – окно! Причем выходящее на вполне себе приличную улочку этого подземного города. Высота под два метра, ширина в половину метра. Пять толстенных прутьев, стоящих вертикально, за ними рука просовывается легко и открывает наружу жутко запыленное окно. И неторопливый городской гомон наполняет мою тюремную камеру. Отлично видны окна домов напротив, но они все зашторены. Просматривается солидный кусок улицы с редкими прохожими. Порой видна повозка, запряженная осликами, порой сами люди катят арбу. Но никакого постороннего запаха от возможного на мостовой навоза. Над головой прохожих, на уровне верхних окон висят более мощные фонари все того же дневного освещения.

Монументальный город!

И люди! К кому ни присмотришься, вполне себе нормальные, не угнетенные, не подавленные. Порой молча идут, порой рассказывают что-то, порой смеются. Если сильно не задумываться о некоторых деталях одежды, то вполне себе улица среднестатистического европейского городка. По крайней мере, так мне она представляется по кинофильмам и кадрам информационных новостей. Сам-то не сподобился побывать.

– Эй! Смертник! – Резкий женский окрик от двери моей персональной тюрьмы (а что, сам ведь проживаю!) заставил меня оторвать лицо от решетки и сфокусировать расплывающийся взгляд на секретарше поставного. – Не пойму, зачем тебе зеркало?

Она уже его пропихнула между решеток двери. Довольно большое, овальное, можно спокойно пользоваться в ванной комнате во время бритья, мытья… и вытирания. Но вот вид Ксаны так и кричал о горящем в ней любопытстве, пылающем презрении и разгорающемся ехидстве. Видимо, босс ей ничего пока толком не рассказал, а просто в грубой форме приказал отволочь мне эту совершенно неуместную в тюрьме вещицу. Так что ей еще и обидно было за незаслуженную грубость. Хотелось хоть на ком-то отыграться и унизить морально. Наверняка она уже и фразы подходящие заготовила, но я ей поломал заранее спланированный спектакль. С воздетыми к ней руками бросился к двери и рухнул там на колени.

– О богиня! Как дивно смотрятся твои волосы при этом освещении! – При этом старался подставить для обозрения пострадавшую часть своего лица. – А твоя кожа кажется нежнее и мягче, чем крылышки ночного мотылька!

Прокол! Глаза красавицы сразу же сузились в подозрении.

– Кто такой мотылек?

Ну да, откуда у них тут мотыльки, если они на поверхности не бывают!

– Я специально для тебя его нарисую и подарю. Это такая прекрасная бабочка с разноцветными крылышками.

– Кто такая бабочка?

– М-да.

– Ты так странно говоришь.

Второй прокол! Не с моим говором пытаться в точности повторить местный многопрофильный акцент. Но останавливаться тоже нельзя.

– Прекраснее тебя нет во всем мире! О Ксана! Ответь мне: придешь ли ты еще хоть раз ко мне перед моей смертью?

– Еще чего! Обойдешься! – и, грациозно развернувшись, стала уходить. Но видимо, вспомнила, как собиралась меня и унизить, и обозвать, и что-то выспросить, потому почти замерла на месте. Мне этого и даром было не надо, поэтому я опять взвыл голосом давно не целованного Отелло:

– Ты услышала мои мольбы?! Возвращаешься?!

После подобных вопросов вернуться и продолжить со мной прения показалось даже такой фифе невероятно зазорным делом. Так она и скрылась с моих глаз, ублажая их невероятной грацией своего соблазнительного тела. Но не ушла из моих мыслей. Уж я-то точно знал: ей и обед придется доставить, и от работы натурщицы, скорее всего, не отвертеться. Да и как любой здоровый мужчина не мог отказать себе в неких фантазиях фривольного толка.

Но расслабляться и уходить в мечты не позволяла окружающая обстановка: какая-никакая, а тюрьма. И если я хочу здесь «отсидеться» спокойно недельку, а то и другую, следует немедленно приступать к выполнению данного мне поставным задания. Вернее, наложенного на меня наказания.

Вначале решил начать с рисунков. То есть сделать рисованный портрет себя нынешнего, и зеркало для этого мне казалось одним из обязательных условий. Расставил удобно мольберт, прикрепил самый большой лист ватмана, ну а на второй установил зеркало. Кстати, и все остальные предметы для работы живописца тоже отличались невероятным качеством и удобством, а бумага так вообще показалась изумительной.

Короткая настройка, с окончательной выборкой света от ламп, и я приступил к рисованию собственного портрета. И что самое интересное: в зеркало пришлось взглянуть раз десять, не более. Обряд гипны мне и в этом деле давал неограниченные возможности. В сознании у меня словно сам по себе формировался весь образ предстоящего рисунка во всех его мельчайших подробностях и многочисленных нюансах, а потом наступал творческий всплеск, и я становился неким подобием человека, о котором говорят: увлеченный. Почетно – одержимый. Хотя бывает и так: бесноватый.

Руки двигались легко, смело прорисовывая большие, насыщенные линии. Пальцы сами выхватывали нужный карандаш или грифель. Глаза перестали метаться к зеркалу уже на третьей минуте работы. Ноги словно приклеились к одному месту, не желая менять выбранный ракурс.

В принципе я несколько раз становился свидетелем работы художников-портретистов. В нашем городе на одной из малых площадей как раз и располагались по выходным те, кто за определенную плату брался нарисовать что угодно. Некий карикатурный образ у них получался минут за десять, более сложный и многоцветный портрет – минут за сорок. Солидные заказы выполнялись за несколько часов.

У меня же автопортрет цветными карандашами получился минут за двадцать вдохновенного и яростного труда. После чего я с естественной гордостью принялся ходить по всей камере и рассматривать созданное произведение с разных ракурсов и с разного расстояния. И что мне сразу пришло на ум, так это понимание, что портрет удался. Может, и не шедевр с точки зрения мирового искусства, но уж ни один из художников моего города на Земле подобного ни за что бы не нарисовал. Вернее – за такое короткое время. Больше всего радовал стиль рисунка: жесткие, насыщенные линии, глубокие тени, смещение контраста, и все это на грани гротеска. Ну и время от времени я замирал на одном месте, мысленно восклицая: «Красота! Неужели это мне удалось так шикарно нарисовать?! Да имея подобные таланты, можно зарабатывать бешеные деньжищи!»

Вот в один из моментов «замирания» Ксана меня и застала:

– Чего это ты стоя спишь? Бездельничаешь? – Рисунок она видеть не могла, мольберт был повернут в другую сторону. – Или собой в зеркало любуешься?

Из чего следовало, что моя внешность у нее до сих пор вызывает неприятие, но кое-какой интерес уже просыпается. К тому же вплотную к решетке стоял некий столик на колесах, на котором лежала довольно скромная арестантская порция. Вот она меня в первую очередь и поразила. Проигнорировав вопросы красавицы, я сам воскликнул с негодованием:

– Почему так мало? Поставной обещал кормить не хуже, чем самого себя!

– Да ты издеваешься, беглый? – Ксана с высокомерием ткнула пальчиком в миску с какой-то кашей. – Ты даже этого не заслужил! Еще возись тут с тобой.