Римляне - Оливия Кулидж

– Ты должен поехать, – наконец сказал старик, – ты молод и любишь весну. Не нужно пересиливать себя из-за моей старости. Поезжай на виллу, катайся верхом и гуляй в лесу. Пусть твои учителя останутся здесь со мной. Тебе нужно отдохнуть.

– Да, – внезапно с облегчением улыбнулся Феникс, – я поеду. Мне нужно развеяться.

Больше ничего не было сказано, но старик чувствовал какую-то тяжесть, возможно, из-за весны, а возможно, потому, что был как бы в двух мирах, этом и ином. Странно, но отсутствие Феникса заставило его еще больше привязаться к сказочным фантазиям. Он часами лежал в пустой комнате, поднимаясь лишь для того, чтобы поговорить с гонцами, которые прибывали каждый день. Чем занимается Феникс? Танцевал ли он на траве? Гулял он или ездил верхом? С кем общается? Когда однажды гонец не явился, старик набросился на Марка и угрожал ему страшной расправой, так что из конюшни поспешно вывели самую лучшую лошадь и лучший гонец помчался на виллу со строжайшими указаниями искать везде пропавшего человека. Тем временем старик послал за писцами и управляющими, которых безжалостно ругал за ошибки, сделанные им самим.

Гонцы прибыли уже в темноте и были бесцеремонно приведены в комнату старика, где он дремал при свете мерцающей лампы. Он приподнялся на локте, вглядываясь в полумрак, а пропавший гонец подошел к порогу и склонился перед хозяином.

– Я сдеру с тебя шкуру, – рявкнул старик, – отправлю тебя в деревню и закую в цепи. Уверен, ты заглянул по пути в кабак. Пьяный олух!

– Господин! – в страхе вскричал раб. – Я только на минутку остановился напоить мула, только на минутку! Клянусь!

– Ты напился, – отрезал старик, – и тебе пришлось отсыпаться. Знаю таких! Но ты еще пожалеешь. Я тебе покажу!

– Только один стакан, честное слово, господин! Один стакан вина с водой, день был очень жаркий. Клянусь, господин, я почти загнал мула, но опоздал… Господин, это не моя вина, мне сказали, что я должен ждать вестей от Феникса!

– Что с Фениксом, отвечай! Хватит болтать! Он болен? – Старик схватился за сердце. Волнение, которое он испытывал весь день, превратилось в невыносимую боль. – Феникс умер? Ранен?

– Не умер, господин. Не болен. – Раб совершенно отупел от страха и не мог придумать никакого путного ответа.

– У этого болвана была с собой табличка, хозяин, – сказал Марк, сообразив, что мучения хозяина становятся еще сильнее из-за глупости гонца, – у него письмо от управляющего. Прочитать?

– Дай мне! – Дрожащими руками старик разорвал ленточку и рассыпал таблички по столу, но на несколько минут, казалось, потерял способность читать, почувствовав невыносимую боль в груди.

Феникса немного обучили письму. Порой его стиль застревал в воске, выводя непонятные закорючки. Письмо было написано невнятным почерком на самой простой латыни. При тусклом свете он прочел: «Я Зигмунд, а не Феникс. Я опять воин и возвращаюсь домой». Потребовалось некоторое время, чтобы до старика дошел смысл слов.

После смерти богача прошло несколько дней, после чего его богатством завладели наследники. Доктор и Марк уединились в маленькой комнате за чашей вина.

– Если бы я знал, – начал доктор, – если бы я только был уверен, что он освободит нас в своем завещании, я бы давно избавился от него.

– Тебя бы четвертовали, – заметил Марк, – заживо сварили бы в масле. Разорвали бы на куски. Ты бы не посмел.

– Может, да. А может, и нет. – Доктор глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух из легких. – Никак не могу привыкнуть к свободе. Ради этого можно было бы рискнуть.

– Этого не потребовалось, – сказал Марк, – Феникс убил его.

– Странно, – протянул доктор, – хозяин был так жесток. Кто бы мог подумать, что он кого-нибудь полюбит? – Он откинул голову, словно отделываясь от какой-то навязчивой мысли. – Не будем вспоминать о нем, дружище. Он мертв, а мы свободны. Давай выпьем за Феникса!

В тот день я пришел в термы очень поздно. Я прислуживал своему господину, Галлио, с самого рассвета, с той минуты, как я, а не он, открыл утром глаза. В полдень я сопровождал его в термы Агриппы, но сам не мог показаться там без слуги. Галлио мог бы нанять слугу для меня, но он слишком скуп. Как я стану известным, если не могу читать свои поэтические сочинения в термах, где собирается цвет римского общества? Какой толк декламировать их в мрачных, грязных забегаловках – единственных местах, которые я мог себе позволить? А если я буду делать это, мне придется бегать по всему городу в одной тоге до потери сознания, так что собственные стихи будут не милы. Почему мне так не повезло, что приходится прислуживать скупому господину? Однако не стоит забывать, как Гораций выбился в люди, завоевав расположение Мецената и ужиная с Августом. Но думаете, он бы взял меня с собой? Он терпеть не может соперников. И кроме того, он меня недолюбливает, потому что я поставил его на место.

– Мой отец не какой-нибудь грязный вольноотпущенник, – как-то сказал я ему.

Гораций вспыхнул.

– Я горжусь своим отцом, – сказал он. – Да, он был вольноотпущенным рабом. Но он самый лучший человек из тех, кого я знал.

– Мой отец был римским воином, – заметил я, – и дед тоже был воином. Но теперь всякий сброд может выбиться в люди, расталкивая благородных граждан.

Гораций не нашелся что ответить. Да и что ему говорить? Мне пришлось пойти на уступки, после того как за ним утвердилась слава поэта, но он так и не простил меня за излишнюю откровенность.

Итак, я поздно пришел в термы в забрызганной уличной грязью тоге. Я не знал, как опять надену ее, но и прислуживать Галлио без тоги тоже не мог, хотя, с другой стороны, его жалкой платы мне едва хватало на жизнь. Я был расстроен и зол, к тому же все уже разошлись, потому что полки, где складывали одежду, оказались пусты. Большинство уже насладились водными процедурами, вместо того чтобы праздно шататься по улицам и подслушивать разговоры. Однако у меня на случай была при себе новая поэма. Всякое могло случиться.

Первым, кого я увидел, был Гораций собственной персоной. От праздной жизни он изрядно располнел. Растолстей я когда-нибудь, ни за что не стал бы раздеваться на людях, но у меня не было ни малейшего шанса поправиться. Гораций гонял мяч со старым Корвинием, к которому был, я точно знаю, совершенно равнодушен. Но в этом весь Гораций: притворяется, будто чертовски рад вас видеть, словно вы его самый лучший друг. Людям это нравится.

Гораций махнул мне рукой. Сначала я не обратил на него внимания, но потом махнул в ответ, чтобы меня не обвинили в невежливости. Он тоже принес с собой поэму, возможно еще не читанную избранным слушателям, но на песке лежал тонкий свиток, и стоило мне вытащить произведение, Гораций мгновенно дотянется до своего. Я подождал, пока он отвернется, схватил свиток и сунул его внутрь моего. Мне не нужно было подобного соревнования на публике, как вы уже могли догадаться.