Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон

– Я должна знать, кто я. Мне в голову пришла странная идея о том, что, если человек хочет свидетельствовать об истине, он должен быть честен сам перед собой.

– Ты, конечно, права, но метишь слишком высоко. Я не продвинулся дальше привыкания к самому себе.

Мария рассмеялась.

– Может быть, это одно и то же. Расскажи про тот вечер.

– Я взял тебя на руки, ты со страху потеряла сознание, и я завернул тебя в плащ. Потом я поскакал к Эфросин. Она была единственной знакомой женщиной в Тиверии, к которой я питал доверие. Когда я оставлял тебя там, я строил планы, безрассудные и светлые. Срок моего контракта с римлянами через несколько лет истекал, я был бы свободен и мог вернуться в Антиохию с маленькой дочкой. Вся моя родня была бы очень рада появлению ребенка.

– Ты хотел ребенка?

– Ну, это ведь восстановило бы мое доброе имя, не так ли?

Зрачки Марии сузились, и голос стал жестче. Она спросила:

– Поэтому ты платил за мое образование, личного учителя и все прочее?

Леонидас удивленно глянул на нее, такое поведение было непохоже на Марию.

– Нет. Я хотел дать тебе все, что было в моих силах. Еще с тех пор, как ты училась греческому у Мириам, стало ясно, что у тебя большие задатки. И ты была очень любознательной.

– Прости меня.

– Одно меня огорчало. Дом веселья – не лучшее место для маленькой девочки. Но у меня не было выбора, а в доме Эфросин, как это ни странно, не было предрассудков. Вначале я не думал, что могут возникнуть религиозные трудности. Только когда Мириам покончила с собой, я понял, ЧТО для иудейского ребенка значила жизнь во «вместилище греха».

Повисла долгая пауза.

– Я был обеспокоен твоим нежеланием играть, твоей серьезностью. Помнишь, я подарил тебе куклу?

Она покачала головой. Они молчали, пока Леонидас не продолжил:

– Кто-то сказал, что, если хочешь постичь вечную жизнь еще на земле, нужно наблюдать за игрой ребенка.

Глаза Марии потемнели, в голове раздался голос: «Дети… Их есть Царствие Небесное…»

Они прервались, чтобы поужинать. Леонидас беспокоился, не обидел ли Марию. Женщина улыбнулась и заверила его, что цель ее – познать себя. Потом попыталась объяснить, что в детстве ей никогда не хватало времени на игры, что далее маленькие должны были работать.

– Особенно девочки. Братья играли в войну, упражняясь в убийстве римлян, устраивая засады в горах.

– Вряд ли это было игрой, – с горечью промолвил Леонидас.

Они вернулись в библиотеку, где грек продолжил свой рассказ.

– Когда твоим образованием занялся Эригон, умер мой отец. Я получил от матери длинное письмо, на поверку продиктованное Ливией. В душещипательных выражениях они взывали ко мне, требуя возвращения домой. Я не горевал об отце, мы никогда не были особенно близки. Ты знаешь, с самого детства мне внушали, что я должен наследовать дело отца, взять на себя ответственность… Мальчишкой я грезил о героях и великих делах. Играл в приключения и подвиги. Я стал легкой добычей для римских вербовщиков, рыскавших по Антиохии в поисках новобранцев. Я подписал контракт, так как мне уже было восемнадцать и я достиг совершеннолетия. Отец так никогда и не простил меня.

Он вздохнул.

– Я не раскаивался. Я смог увидеть мир, и он оказался гораздо более жестоким и сложным, чем я мог себе представить. И более большим!

– Ты получил письмо от матери и…

– Да, это было удачей, я пошел к трибуну Титусу и показал письмо. Он сказал, что понимает и считает, что я фактически выполнил свой долг перед римской армией. Я стал сворачивать свои дела и хлопотать о твоем удочерении. Это было труднее, чем я предполагал. Адвокат говорил, что даже у найденыша могут быть родители, поэтому я выяснил, как звали твоего отца. Это имя числилось в списке иудейских мятежников, следовательно, его нельзя было использовать.

Он умолк, блуждая взглядом по саду.

– А потом эта проклятая парфянская кампания перевернула все мои планы. Из Тиверии отозвали когорту, солдаты ликовали, ибо все устали от иудеев и их коварных 8асад. Трибун подольстился ко мне: я был одним из его лучших офицеров, без меня пришлось бы туго, мои знания о караванных путях через Сирию были бесценны. Когда оказалось, что все его льстивые речи не имеют успеха, он перешел на язык власть имущих, разорвал мое прошение об отставке и проревел, что через неделю мы должны выступать. Я отправился к Эфросин. Этот момент ты, конечно, сама помнишь.

Да, Мария помнила, как никогда не унывавший Леонидас сидел на табурете и плакал, словно ребенок.

– Я не хочу рассказывать о том, как был в плену у проклятых бедуинов. В пустыне они устроили засаду и убили моих людей. Тем не менее эти годы не прошли даром. Я понял, что значит быть рабом, презираемым и терпящим насмешки и унижения. Когда господа хотели повеселиться, меня били кнутом. Я был жалок, я совсем не казался героем. Я плакал и молил о пощаде, но это доставляло им особенно большое удовольствие. К тому же я был плохим рабом, непривычным к тяжелой работе. Они оставили меня в живых, потому что кто-то признал во мне сына богатого торговца шелком из Антиохии. Переговоры о выкупе растянулись на годы, ведь тогда всеми делами заправлял мой сват. Потом он весьма своевременно скончался, и Ливия взяла все в свои руки, разорила дело, но меня выкупила.

– Благослови ее Господь.

– Да. И я стал заниматься тем, чем должен.

Он засмеялся.

– Никто не избежит своей судьбы. Я стал торговать шелком, как хотел того мой отец. Что касается тебя…

Слова повисли в воздухе.

– Я впервые понял, что ты выросла, когда собирался рассказать Ливии о своей дочери из Галилеи. Мне пришлось немного изменить легенду и представить тебя в качестве моей юной возлюбленной. Кстати, это было правдой.

– Но не в том качестве, как думала Ливия.

– Да уж. Ей хотелось иметь племянников, потомков, чтобы пополнить нашу родню.

– Это наша общая вина, – сказала Мария, но Леонидас протестующее замычал.

«Мы запутались во лжи», – подумала она.

– Остальное тебе известно, – слабым голосом сообщил Леонидас. – Я отправился в Рим и заключил весьма выгодный договор. Годы, проведенные в звании кентуриона, мои связи и слава героя принесли пользу: в числе прочего поползли слухи о том, что я якобы сумел сбежать от парфян, хотя я их даже не видел. Да, во имя всех богов! Вскоре после поездки в Рим я вернулся в Палестину. Эфросин собиралась закрыть заведение и ехать в Коринф. Она рассказала мне невероятную историю об Иисусе из Назарета.

Следующий день Мария провела за работой, сидя в одиночестве в библиотеке. Она переписывала свои наброски начисто и чувствовала, что упущено нечто важное. Она перечитывала рукопись и напрягала память. В итоге остановилась на той забытой кукле и нашла непонятые тогда слова. Дети… их есть Царствие Небесное. Им свойственны внезапные всплески радости. Полевые цветы, цветы, возносящие хвалу Господу. Растут, не тревожась о завтрашнем дне. Он что-то еще говорил в день их первой встречи, той весной, когда ласточки потянулись на север, что-то о том, как птица доверяется ветру.