Четырнадцать мгновений бармена - Валентин Одоевский

то ни было закуски. Пригубив, примерно, половину содержимого, мой гость лениво достаёт из кармана пиджака какие-нибудь наручные часы, небольшую отвёрточку, записную книжку с засаленными страницами и какой-то огрызок карандаша. Со всем этим нехитрым набором он аккуратно принимается ковыряться во всех этих маленьких механизмах, то и дело что-то чёркая у себя в книжке.

Надо сказать, что часы у него всегда разные. Бывают недорогие — на кожаном ремешке, с поцарапанным стеклом и простой батарейкой внутри. Бывают и необычные — со звеньями, несколькими стрелками под стеклом и массой разных шестерёнок, плат и прочей невидали, что под стать понять лишь такому королю часов, как мой гость.

У меня редко получается с ним пообщаться. Он всегда сосредоточен на своей работе, иной раз даже допить свой заказ забывает. Если нам и удаётся поговорить, то это ограничивается набором пары дежурных фраз, изредка каким-нибудь анекдотом.

Обстоятельная, так сказать, беседа у нас с ним случилась лишь однажды. Тогда он был, на удивление, уставшим, глаза красные от недосыпа, щетина внешне напоминала серую наждачную бумагу, да и сам он пил больше обычного.

— Что-то случилось? — спросил я тогда, подливая ему в бокал ещё «Греми».

Он посмотрел на меня тяжёлым взглядом сквозь очки, поднял бокал и тихо пробасил:

— Твоё здоровье, бармен!

Бокал тут же был залпом опустошён. Гость поставил его на стойку и продолжил:

— Что б тебе никогда не приходилось чувствовать чужую боль!

— Хех! — усмехнулся я. — Я с ней, считайте, каждый день живу, чего уж тут?

— Ты не знаешь о чём говоришь, — тяжело сказал он, опустив голову к открытым часам, в которых ковырялся.

Я подлил ему ещё коньяка, а гость говорил, не поднимая на меня взгляд:

— Понимаешь, часы — это жизнь. Вот их остановишь иной раз, и всё — как будто мир вокруг тебя остановился. А завёл их — как будто снова всё на местах. Это ж, знаешь, как… как хирургическая операция на сердце. Каждый, даже самый маленький, механизм важен. Вот, взять хотя бы эти часики.

Он кивнул на часы, что лежали на стойке.

— Тут всего-то надо батарейку новую вставить. Фактически, чтоб ты понимал, пересадку сердца сделать. Но я-то вижу, что тут не только в этом дело. Вон — шестерёнка проржавила, надо новую найти. Да вот незадача — где ж такую взять? Это ж полностью ручная работа! Произведение искусства, а не часы! Честно говорю. Но вот-с… придётся вручную её делать… самому!.. И то, не факт, что она подойдёт под остальные механизмы. Как там в кино говорят? — «да прибудет с вами Сила!»? Вот. Да прибудет со мной хирургическая операция! Или ювелирная?.. Не суть, всё равно близко!

Он отпил немного коньяка, что-то черканул у себя в книжечке, а затем тяжело посмотрел на меня:

— А, вот, про жизнь, кстати, я не просто так, красного словца ради, говорю. Это ж правда. Пару лет назад, помню, принесла мне женщина часы. Хорошие такие, фирменные, добротные. Надо было стекло заменить, ну и завести снова, а то не шли чего-то. С первым пунктом проблем вообще не возникло. А вот завести… вскрываю — всё в порядке! Все механизмы целые, смазанные, даже батарея свежая. Думаю, что ж не так? Я их и так, и эдак — ничего. Приходит эта женщина забирать их, значит. Я говорю, мол, проблем не обнаружил, но не заводятся и всё. Спрашиваю, может отжили они своё, мол, сколько им уже? А она мне, дескать, да не больше двух лет, муж носил, да только разбился он в аварии недавно, часы на нём были. Вот, говорит, решила починить их в память о нём. Меня аж передёрнуло, понимаешь? Это не часы, это, считай, кусок человека мне принесли! Стрелки-то, видать, остановились, когда его сердце прекратило стучать. Умерли, то есть, вместе с ним — и тут уж никакой реанимации нет…

Он помотал головой, закрыв глаза, снова хлебнул коньяка и продолжил, однако, голос его стал немного дрожать:

— А недавно, вот, прибегает ко мне Викулька, девочка из дома, в котором я работаю. Её семья мне сдаёт иногда свои часы на починку. Приятные люди, знаешь ли. Ну, так вот, приносит Вика мне недавно часики женские, говорит, мол, дядя Петя, сделайте пожалуйста, это мамины, ей плохо сейчас — не может сама прийти. А в глазах, знаешь, такая искренность, какой уже нигде не увидишь. Ну, ребёнку восемь лет, что уж тут? Принялся я, стало быть, за работу, чай, не сложно было. То ли устал я, то ли торопился куда, но только винтик небольшой у меня выскользнул из пальцев. Я его по всему столу и полу ищу — нету. Заглядываю в свои загашники, как на зло, — кончились! Думаю, ладно, чёрт с ним, завтра утром закончу, как раз куплю новых винтиков. На том и порешил. Утром прихожу я к себе в мастерскую, сажусь за стол — там эти часы. Вспоминаю, что я ж обещал себе винтиков новых купить, а я — балда — забыл! Только поднимаюсь, чтоб в магазин сбегать, как на пороге Викуля появляется с заплаканным личиком. Я сразу к ней, мол, что случилось? Не отвечает. Думаю, расстроилась, что ли, что я часы не починил? Утешаю её, говорю, что сейчас сбегаю кое-куда и заработают. А она мне сквозь слёзы говорит, что мама у неё ночью умерла…

В глазах за линзами показались слёзы.

— Я, знаешь, я чуть не упал на месте. Думаю, как же так?! А потом сижу я за своим столом, и что ты думаешь? — нахожу этот злосчастный винтик, что выскользнул у меня вчера! Хотя, я готов поклясться на чём угодно — не было его там! Ты же знаешь, как это бывает. И тут-то до меня допёрло — если б я вчера этот злосчастный винтик нашёл, быть может, мама Вики была бы жива… Вот, ведь, связь какая! Часы — как второе сердце, считай. Но, главное, я вставил винтик обратно, чтоб, всё-таки, девочке отдать. Гляжу, а они не работают! Не идут и всё! И знаешь, вроде бы, я не человека оперирую, вроде бы, совсем не моя это вина… это ж, всего-то механизм, машина, если угодно!.. Да только совесть меня до сих пор мучает, а перед глазами, когда засыпаю, лицо Вики в тот момент — столько горя и тоски в этих детских глазках…

Он снял очки, достал из внутреннего кармана пиджака расцарапанный футляр, вынул салфетку, протёр ей глаза и очки. Снова выпил коньяка.