Ларец соблазнов Хамиды - Шахразада

Руас удивленно посмотрел на Салима.

– Они столь быстро учатся?

– Конечно, но не они… Мы… ибо колдовской мир не только опирается на мир человеческий, но и является его продолжением. Каждый из нас в чем-то человек. И иногда человек куда более чем маг…

«Человек куда более чем маг…» Слова наставника сейчас просто резали Руасу слух. Но принц промолчал – трудно спорить с очевидным.

Меж тем Салим смотрел вдаль – воздух колыхался над горячими песками плато.

– Были в этом удивительном мире места, самой природой предназначенные для того, чтобы вырастить человека и одарить его всем, что только возможно… Мудрецы позже назовут его «плодородным полумесяцем». Хотя это не столько дуга, сколько широкая полоса на лике планеты: долины Нила, Тигра, Евфрата, Инда, великих чинийских рек… Теплый мягкий климат, плодородные земли и, главное, наличие пресной воды.

«Плодородный полумесяц» тянулся от восходных пределов Азии до долины Нила… Эти места воспринимались как единственно пригодные для жизни. Но оказалось, что тысячи лет назад природа вокруг юного человечества была иной: на месте долин плескалось море. А там, где царствуют ныне бескрайние пески, цвели богатые и щедрые долины…

Руас улыбнулся воспоминаниям.

– Я помню, как мы с братом читали о закатной части Либийского материка: скудные земли, редкое население… Громадная пустыня заставляла людей жаться к берегам Серединного моря.

– Да, юноша. Историки считали, что в Великой пустыне, Сахаре, так было всегда. Отец истории (тут Салим еще раз улыбнулся, ибо с высот колдовского знания попытки людей объять необъятное казались весьма забавными) Геродот писал о песчаных дюнах, соляных куполах и пустоте раскаленного мира пустыни. Страбон, живший на четыре сотни лет позже, рассказывал о том, как обитатели Сахары берегут воду: кочевники укрепляют бурдюки с водой под брюхом коней. Еще через сто лет Плиний описывает реки, возникающие лишь после редких дождей, колодцы в пустыне… Сахара казалась вечной, незыблемой и постоянной в своей враждебности к человеку.

Но появлялись и иные сведения: странники, не по своей воле попавшие в самое сердце великой пустыни, описывали высокое плато, изрытое сотнями пещер, подобное огромному городу в скалах.

– Городу?

– Да, Руас, именно это слово избирали они. Ибо стены пещер были покрыты тысячами рисунков – порой чуть наивных, порой изумительно совершенных. Получалось, что здесь, в сердце зноя, когда-то жили люди и водились звери, о которых сейчас не осталось даже следа воспоминаний. Быки и верблюды, жирафы и окапи, носороги и невиданные лохматые слоны…

– Жирафы? В пустыне?

– О да… Слушатели не верили ни одному слову таких перепуганных странников, считая их лжецами. Смеялись и говорили, что не по безводным пескам, а по зеленым долинам благодатной Лимпопо странствовали эти перепуганные дурачки… И нечего было им возразить… Спор этот вечен – ибо обывателю всегда проще назвать рассказчика лжецом, чем представить, что мир больше, чем сей обыватель может себе представить.

Руас покачал головой – воистину, глупость не имеет границ, и она более чем одинакова для любого города и любого мира.

За рассказом он не заметил, что под ногами лошадей теперь не утоптанные пески, а каменистая тропа, мало-помалу поднимающаяся вверх.

Салим же, вернувшись в недалекое прошлое, в те дни, когда преподавал мальчишкам, передавая им первые знания, вошел во вкус.

– Думается, принц, что нам следует наше странствие начать именно отсюда… Ибо мир, в котором отныне ты обречен жить, более чем удивителен. И тебе придется его полюбить. Мудро же любить то, что знаешь во всем его многообразии. Смотри же – перед тобой великое плато! Тассилли…

Голос Салима зазвенел. О да, он любил этот знойный мир. Он им любовался. И теперь привел сюда ученика, чтобы и его душа наполнилась благоговением перед величием времен.

– Слово это, мальчик мой, означает «речное плато». И пусть сейчас в округе нет даже крошечной речушки… Некогда мир сей был богатым и цветущим… Полуденный край Тассилли круто нависает над плоскогорьем. Хребты из песчаника, рассекающие его лощины, должно быть, устья высохших рек, имеют общее направление – с полудня к полуночи. Невероятно давно водные потоки вырыли многочисленные каньоны, все более углубляющиеся по мере удаления от горных хребтов. Камень гор подвергся воздействию вод, которые буквально изрезали его и придали причудливые формы. Они размывали, выдалбливали, просверливали массив, превращая порой огромные каменные глыбы в кружева.

– Вода? В краю, где никогда не бывает дождей?

– Да, вода. Но невероятно давно, даже для нас, магов, миллионы лет назад. Здесь буйствовали стихии… Смотри, мой принц: наш путь лежит среди высоких колонн, напоминающих руины громадного города с обезглавленными башнями, храмовыми шпилями, папертями соборов, химерами, диковинными архитектурными ансамблями… Множество впадин в скалах напоминают городскую площадь, окруженную домами. Некогда здесь и в самом деле жили люди.

С этими словами Салим спешился. Руас покорно последовал примеру наставника. Тот молча взял юношу за руку и повел его вниз по тропе: было ясно, что здесь он бывал уже неоднократно.

– Я привел тебя, мальчик, туда, где сам впервые осознал величие времен и людского разума. Восхищенный, бродил я тут в первый раз… Изумлялся увиденному и задавался вопросами: отчего на фресках я вижу бегемотов, страусов, слонов, носорогов? Неужели люди, что жили здесь, странствовали так далеко на полудень, чтобы увидеть зверей невероятно далекой отсюда реки Лимпопо? И откуда на росписях появились лошади и колесницы? Почему на одной из них изображена даже ладья фараона?

– И отчего же?

– Не торопись, принц. Попав сюда в первый раз, я удивился всему этому. Но и только. Спустя годы, уже на службе у твоего отца, я решил, что должен вернуться в эти места и найти ответ. Я искал его долгих два года. Жил здесь, в палатке. И искал ответы на вопросы, коих становилось только больше.

– Должно быть, это было непросто?

– Более чем непросто… Мне приходилось бороться с целым безмолвным миром. Жара… С жарой еще можно было мириться хотя бы потому, что жара – неотъемлемая черта этих мест. Холод…

– Холод?

– Да, холод. Он был не менее частым гостем, чем жара: ночью на плоскогорье вода замерзала, а палатка порой покрывалась инеем. Ветры… Вернее, бури, засыпающие песком мой крошечный лагерь… Наводнения… Да, не удивляйся, даже наводнения. Дважды на плато обрушивались грозные ливни, преображавшие каменный город в сонм ревущих потоков. Змеи и скорпионы…

Тут Салим улыбнулся. Руас вспомнил, что его наставник терпеть не может ни тех, ни других.

– Рогатая гадюка, поселившаяся рядом с моей палаткой, была миролюбива и труслива, и скорпионы, которых каждое утро я вытаскивал из палатки, тоже отличались миролюбием, хотя сейчас я в это сам могу поверить с превеликим трудом.