Убей меня нежно - Никки Френч

— Я хочу тебя.

— Да, — сказала я, сама не понимая, что означает это «да».

Мы долго молчали, потом я сказала:

— Ты так мало знаешь обо мне, а я так мало знаю о тебе. Мы принадлежим разным мирам.

Адам пожал плечами. Он не считал, что это хоть что-то значит; ни мои обстоятельства, ни моя работа, ни мои друзья, ни мои политические взгляды, ни мои нравственные устои, ни мое прошлое — ничто не имело значения. Он признавал лишь некую Элис-сущность. В моей другой жизни я бы с пеной у рта спорила с ним по поводу его мистического восприятия абсолютной любви, так как я всегда считала, что любовь — это биологическая категория, связанная с дарвинизмом, что она прагматична, случайна, требует усилий, что она хрупкая. Теперь же, одурманенная и безразличная, я уже не могла вспомнить, во что верила, и словно вернулась к детскому восприятию любви как чего-то такого, что спасает от реального мира. Поэтому теперь я лишь сказала:

— Не могу в это поверить. Я имею в виду, что даже не знаю, о чем тебя спросить.

Адам погладил меня по голове, от чего я вся задрожала.

— А зачем меня о чем-то спрашивать? — сказал он.

— Разве тебе не хочется узнать обо мне? Не хочется узнать, чем именно я занимаюсь на работе?

— Расскажи мне, чем именно ты занимаешься на работе.

— На самом деле ты не хочешь этого знать.

— Хочу. Если ты считаешь, что то, что ты делаешь, — важно, тогда хочу.

— Я тебе уже говорила, что работаю в крупной фармакологической компании. В прошлом году меня прикомандировали к группе, которая разрабатывает новую модель внутриматочного устройства. Вот.

— Ты не рассказала о себе, — возразил Адам. — Ты разрабатываешь это устройство?

— Нет.

— Занимаешься научными исследованиями?

— Нет.

— Занимаешься сбытом?

— Нет.

— Ну так какого же черта ты делаешь?

Я рассмеялась:

— Это напоминает мне урок в воскресной школе, куда я ходила в детстве. Я поднимаю руку и говорю, что знаю, что Отец — это Бог, что Сын — это Иисус, а чем же занят Святой Дух?

— И что сказал учитель?

— Он вызвал мать. А в разработке «Дрэг-спирали III» я выступаю в роли Святого Духа. Я связываю, организую, выдаю идеи, встречаюсь с людьми. Короче, я администратор.

Адам улыбнулся, потом снова сделался серьезным.

— Тебе это нравится? Я немного подумала.

— Не знаю, не думаю, что говорила это вслух, даже самой себе. Дело в том, что я привыкла любить рутинную часть бытия ученого, которую другие считают скучной. Я полюбила работать над протоколами, устанавливать оборудование, заниматься наблюдениями, выстраивать колонки цифр, записывать результаты.

— И что случилось дальше?

— Кажется, я была слишком хороша на своем месте. Меня двигали наверх. Но мне не следовало говорить все это. Если я буду неосторожной, ты поймешь, какую скучную женщину завлек к себе в постель. — Адам не засмеялся и ничего не сказал, поэтому я смутилась и неуклюже попыталась сменить тему. — Я мало где бывала. Тебе приходилось лазить на высокие горы?

— Иногда.

— По-настоящему высокие? Вроде Эвереста?

— Иногда.

— Удивительно.

Он покачал головой.

— Ничего удивительного. Эверест не... — он поискал подходящее слово, — технически неинтересная вершина.

— Хочешь сказать, что на него легко подняться?

— Нет, все, что выше восьми тысяч метров, не бывает легким. Но если посчастливится с погодой, то восхождение на Эверест станет простой пешей прогулкой. Туда тянет тех, кто не является настоящим альпинистом. Просто они достаточно богаты, чтобы нанять настоящих.

— А ты бывал на вершине Эвереста?

Адам выглядел смущенным, словно ему было трудно объяснить тому, кто едва ли поймет.

— Несколько раз. Я вел коммерческую экспедицию в девяносто четвертом и поднимался на вершину.

— На что это было похоже?

— Мне не понравилось. Я стоял на вершине среди десятка других людей, которые фотографировались. А горы... Эверест должен быть чем-то священным. Когда я пришел туда, местность показалась объектом туристского паломничества, превращенным в свалку мусора — старые баллоны из-под кислорода, обрывки палаток, веревок, замерзшие трупы. На Килиманджаро еще хуже.

— Когда ты был в горах последний раз?

— Ни разу с прошлой весны.

— Это был Эверест?

— Нет. Я был одним из наемных проводников на горе под названием Чунгават.

— Я о такой никогда не слышала. Это неподалеку от Эвереста?

— Довольно близко.

— Она опаснее Эвереста?

— Да.

— Ты дошел до вершины?

— Нет.

Настроение у Адама испортилось. Глаза сузились, взгляд стал мрачным.

— Что случилось, Адам?

Он не ответил.

— Это?.. — Я провела ладонью по его ноге до изуродованной ступни.

— Да, — сказал он.

Я поцеловала его ступню.

— Наверное, было страшно?

— Ты о пальцах? Не особенно.

— Я имею в виду вообще.

— Да, страшно.

— Расскажешь мне когда-нибудь?

— Когда-нибудь. Не сейчас.

Я поцеловала его ступню, щиколотку, провела губами выше. Когда-нибудь, пообещала я себе.

* * *

— У тебя усталый вид.

— Заработалась, — солгала я.

Единственный человек, которому я была не в силах дать отставку. Я привыкла встречаться с Полин почти каждую неделю, чтобы пообедать, обычно вместе заскакивали в один-другой магазин, где она снисходительно наблюдала, как я примеряю непрактичную одежду: летние платья зимой; бархат и шерсть летом; одежду для другой жизни. Сегодня я сопровождала ее, когда она делала покупки. Мы купили пару сандвичей в баре в конце Ковент-Гардена, потом постояли в очереди за кофе, затем за сыром.

Я сразу же поняла, что сказала что-то не так. Мы никогда не говорили друг другу вещи вроде «заработалась». Я вдруг ощутила себя двойным агентом.

— Как Джейк? — спросила она.

— Очень хорошо, — сказала я. — Его туннель почти... Джейк молодец. На самом деле молодец.

Полин снова с тревогой посмотрела на меня:

— Все в порядке, Элис? Не забывай, ты говоришь о моем старшем брате. Если кто-то называет Джейка молодцом, видимо, что-то тут не так.

Я засмеялась, она засмеялась вслед за мной, и секундная неловкость миновала. Она купила себе большой пакет кофе в зернах и два пластмассовых стаканчика с этим напитком, и мы не спеша направились в сторону Ковент-Гардена, где нашли свободную скамейку. Так было чуть лучше. День стоял солнечный, ясный и очень холодный, кофе приятно обжигал губы.