Немного солнца в холодной воде - Франсуаза Саган

– Не могу сказать, чтобы это было восхитительно, но ты ведь чувствуешь себя лучше, правда? Освободился от заклятия?

Он даже подскочил. Обидеться или нет?

– Ты что же, всегда считаешь себя обязанной говорить такого рода истины?

– Нет, – ответила она, – впервые говорю.

Он рассмеялся и тоже встал. Была уже половина восьмого, она, вероятно, запаздывала.

– Ты едешь сегодня на званый обед?

– Нет, я обедаю дома, Франсуа, должно быть, беспокоится.

– Кто это – Франсуа?

– Мой муж.

И только тут он с изумлением подумал: «А ведь мне и в голову не приходило, что она замужем». Он ничего не знает о ее жизни, о ее прошлом и настоящем. Одилия на днях начала было вводить его в курс светских сплетен насчет Натали – он все пропустил мимо ушей. Ему стало неловко.

– Я ничего о тебе не знаю, – пробормотал он.

– А час назад и я о тебе ничего не знала. Да и теперь знаю не очень много.

Она улыбнулась ему, и он застыл, завороженный этой улыбкой. Нет-нет, именно теперь, сию же минуту, он должен дать обратный ход, если это надо. А это надо: он не способен любить кого бы то ни было, равно как не способен любить себя. Он может причинить ей только страдания. Достаточно какой-нибудь грубоватой шутки, и она почувствует презрение к нему. Но ему уже неприятно было об этом думать, в то же время его пугала ее смелая, искренняя, исполненная обещаний улыбка. Он пробормотал:

– Знаешь, я ведь…

– Знаю, – спокойно сказала она. – Но я уже люблю тебя.

На секунду в нем вспыхнуло чувство возмущения, даже негодования. Простите, так не ведут любовную игру: нельзя же сдаваться со всеми своими кораблями первому встречному! Нет, она сумасшедшая! Да какой интерес обольщать ее, раз она сама признала себя обольщенной? Как он может надеяться полюбить ее, если с первой же минуты она не оставила сомнений в своем чувстве? Она все испортила! Повела игру против правил. И в то же время его восхищала щедрость ее натуры, ее безрассудство.

– Откуда же ты можешь знать? – сказал он все тем же легкомысленным и ласковым тоном и, глядя на нее, вдруг подумал, что она очень красива и просто создана для любви и что она, возможно, смеется над ним. Она же не отрываясь глядела на него и вдруг проговорила со смехом:

– Ты боишься, что я сказала правду, и вместе с тем боишься, что это неправда, – верно?

Он кивнул, втайне радуясь, что она его разгадала.

– Ну так вот: я сказала правду. Ты читал когда-нибудь русские романы? Внезапно, после двух встреч, герой говорит героине: «Я люблю вас». И это правда, и это ведет повествование прямо к трагическому концу.

– А какой трагический конец ты предвидишь для нас с тобой в Лиможе?

– Не знаю. Но так же, как героям русских романов, мне это безразлично. Поторапливайся.

Он вышел вместе с нею, несколько умиротворенный: с начитанной женщиной спокойнее – она смутно знает, что ее ждет и что ждет ее партнера. Закатное солнце вытягивало косые тени, розовый свет заливал стога сена, и Жиль не без удовольствия смотрел на тонкий профиль своей новой любовницы. В конце концов, она была красива, красивы были и луга, и рощи, а он, Жиль, хоть и не блестяще, но все же показал себя мужчиной, и она сказала, что любит его. Для неврастеника не так уж плохо. Он засмеялся, и она обернулась к нему.

– Ты чему смеешься?

– Да так. Я доволен.

Она вдруг остановила машину, крепко взяла его за лацканы куртки и встряхнула, причем все произошло так быстро, что он был ошеломлен.

– Скажи еще раз. Повтори. Скажи, что ты доволен. Она проговорила это совсем по-новому – с требовательными, властными, чувственными интонациями, и у него внезапно вспыхнуло желание. Он сжал ее запястья и, целуя ей руки, повторил изменившимся голосом: «Я доволен, доволен, доволен». Она разжала пальцы и молча повела машину дальше. Почти до самого дома они не разговаривали, и, когда Жиль вышел у ворот, они не назначили свидания. Но вечером, лежа на кровати в своей спальне, Жиль все вспоминал эту странную остановку на краю дороги и, улыбаясь, думал, что это было здорово похоже на страсть.

Несколько дней Жиль не получал от нее вестей и ничуть не удивлялся. Он, вероятно, был для мадам Сильвенер случайным эпизодом, к тому же эпизодом не слишком приятным, о любви же она говорила просто из приличия, из нелепого буржуазного приличия, а может, у нее просто такая мания. Но все же он был несколько разочарован, и это усилило его обычную хандру. Он почти не разговаривал со своими, брился через день и пытался читать книги, избегая, однако, русских писателей.

На пятый день, после двенадцати, когда лил ужасный дождь и Жиль, небритый, лежал скрючившись на диване в гостиной, она вдруг вошла и села возле него. Она пристально смотрела на него, он видел ее широко раскрытые зеленые глаза, слышал запах дождя, исходивший от ее шерстяного платья. Наконец она заговорила напряженным, срывающимся голосом, и Жиль тотчас почувствовал огромное облегчение.

– Ты не мог позвонить мне по телефону? Или приехать?

– У меня нет ни телефона, ни машины,-весело ответил он и попробовал взять ее за руку. Она сухо отдернула руку.

– Я ждала пять дней, – прошептала она. – Пять дней ждала растрепанного, небритого человека, который к тому же занимается разгадыванием кроссвордов.

Она была вне себя от гнева, и это обрадовало Жиля гораздо больше, чем он мог ожидать. Любопытно, что он, может быть, впервые не поздравлял себя с ловким маневром, а просто думал о том, как он ошибся в оценке характера Натали. Он попробовал объясниться:

– Я не был уверен, что тебе хочется меня видеть.

– Но ведь я сказала, что люблю тебя, – ответила она хмуро. – Сказала я или нет?

И, вскочив, она двинулась к двери так быстро, что он чуть было не упустил ее. Она уже была в прихожей, уже надевала плащ, когда он догнал ее. Каждую минуту могла войти Одилия или кухарка, но все-таки он обнял ее. Шум дождя, барабанившего по стеклам, эта разгневанная женщина, ее неожиданное появление, запах дров, сложенных под лестницей, тишина в доме – все это немного опьяняло его. Он тихо целовал ее, а она упорно не поднимала головы, но вдруг вскинула ее и сама бросилась ему на шею. Он повел ее к себе в комнату, почти не скрываясь, с той дерзкой удачливой смелостью, которую порождает желание, и они по-настоящему стали любовниками, какими могут быть лишь люди, созданные для любви и опытные в любви. Так Жиль вновь обрел вкус к наслаждению.

Уже смеркалось. Жиль слышал, как внизу сестра отдает какие-то распоряжения громче, чем обычно; и, вдруг поняв причину этого, повернулся к Натали и стал беззвучно хохотать. Она лениво открыла глаза и тотчас вновь смежила веки. Он спросил:

– Ты где оставила машину?

– У крыльца. Почему ты спрашиваешь? Ах, боже мой, я совсем забыла о твоей сестре и Флоране. Я хотела выругать тебя и тотчас уехать. Что они теперь подумают?