Идеальная незнакомка - Меган Миранда

– Думаете, мне стоит беспокоиться? Неужели Кобб настолько глуп?

– Судебная система нечасто имеет дело с людьми, принимающими обдуманные решения.

Прозвенел звонок на урок.

– Спасибо за предупреждение, – кивнула я.

– Можете быть со мной откровенны, мисс Стивенс.

Манеры Кайла смутно напоминали мне кого-то – или просто соответствовали некоему образу. Детектив держался и говорил спокойно, невозмутимо и уверенно, как человек, который в профессии уже не первый день, который привык к ее взлетам и падениям и научился сохранять устойчивость.

– Лия, – поправила я.

– Лия, – повторил он и козырнул мне, словно напарнице.

* * *

На уроке я то и дело проверяла телефон и прислушивалась к шепоткам. Однако сегодня ученики хранили свои тайны крепко.

Я начала писать задание на доске – пусть народ займется делом и помолчит.

– Мисс Стивенс! – прозвучало за спиной.

Я знала, кто это. Мысленно видела вскинутую руку, легкое подергивание пальцев. Иззи Марон.

– Да? – Я по-прежнему стояла лицом к доске.

– Если в школе мы не чувствуем себя в безопасности, то как же нам сосредоточиться на учебе?

– Ты права, Иззи. – Я обернулась и посмотрела на нее, вытерла руки о штаны. – Это актуально, своевременно и важно. Поэтому достань тетрадь и напиши статью на злобу дня. Выскажи свое мнение. – Я подошла к Иззи, уперлась руками в парту. – Ищи вдохновения в чувствах. Пусть они наполнят твое сочинение неподдельной искренностью.

Глаза у Иззи стали как блюдца, но сама она не шелохнулась.

– Это на оценку? – спросила.

– Это задание, – постучала я пальцем по парте. – На оценку. Приступай.

Именно так я вела себя первую неделю работы в школе, когда с катастрофической скоростью шла ко дну – только бы удержать их внимание, только бы добиться тишины. Со стыдом понимала, что вовлекаю учеников в работу лишь подкупом – обещанием дополнительных пропусков, оценок…

Однако сегодня было по-другому. Сегодня я собирала информацию.

К концу рабочего дня я так и не дождалась звонка от Эмми, зато получила семьдесят пять статей-мнений: все, по идее, про школьную безопасность, про слухи и Дейвиса Кобба. Начало положено.

Правда или просто история – неважно, с чего начинать; главное – двигаться в нужном направлении.

Если конечной целью является правда, то любые способы хороши.

Я влетала в повороты на большой скорости, задние покрышки едва касались дороги.

Помедленнее, Лия…

Я немного отпустила педаль газа, прислушалась к затихающему вою двигателя, понаблюдала за ползущей вниз стрелкой спидометра и напомнила себе – мое присутствие ничего не изменит. И все же я рвалась домой.

У меня вдруг возникло безотчетное ощущение, будто это не я охочусь за историей, а она охотится за мной.

Я подкатила к дому, в зеркале заднего вида взметнулась пыль, почти ощутимая на вкус. Машины Эмми по-прежнему не было. Дом, плотно окруженный деревьями, предстал в новом свете: слегка просел, очарование уступило место обветшалости.

Я вновь осмотрела комнаты – нет ли где следов Эмми. Моя одинокая записка так и грустила возле гнома. Жалкая мольба; вроде сообщения в голосовой почте, оставленного после разрыва отношений.

Эмми украшала дом: сколотая ваза на высокой тумбе, красное керамическое сердце на гвуздике над диваном, разные безделушки из стекла, пластмассы, олова, пристроенные где попало – на журнальных столиках, над холодильником, на кухонном подоконнике. Они возникали из ниоткуда, как и в прошлом, когда мы с Эмми жили вместе. Дом был ими завален, как была когда-то завалена квартира. «Безобидная привычка», – повторяла Эмми, и я редко ее укоряла. Редко называла эту «привычку» по-настоящему – воровством. Эмми же называла их сувениры. Напоминания о местах и людях. Вместо фотоальбома. Солонка из ресторана, где она ела, пепельница из квартиры какого-то случайного любовника (хотя мы обе не курили), магнит из бара, в котором Эмми работала официанткой по выходным.

Однажды она принесла наручные часы. По их увесистости, по отблескам на корпусе и множеству циферблатов было ясно – вещь стоит дороже, чем обычные трофеи Эмми. Она повесила часы над дверью в то утро, когда вернулась «с поганой хаты Джона Хикельмана».

– Сам он за них не платил, я уверена, – ответила на мои упреки. И добавила: – Да ладно тебе, у него потолки зеркальные, ужас!

С этим трудно было спорить. В общем, часы Джона Хикельмана стали нашими. Игра, в сущности: Эмми знала, что мы их оставим, хоть мне и неловко. Она водрузила добычу на кронштейн для полотенец. Я переложила в холодильник. Часы всплыли в моем ящике с носками. Это повторялось долго: я находила сюрприз каждый раз в новом месте. И хохотала от неожиданности. В конце концов я сунула часы Эмми под подушку, как зубная фея, и они пропали.

Перед отъездом в Корпус мира Эмми упаковала «сувениры» в коробку и обмотала серебристым скотчем. Попросила ее сохранить, будто лишь эта коробка и имела ценность.

Восемь лет – и ни словечка от Эмми. Мы с коробкой сменили три квартиры. Я таскала ее за собой из какого-то бессмысленного чувства долга. Или в надежде, что Эмми вернется за своими сокровищами.

* * *

Жизнь не линейна, а циклична; в это я уверовала давно.

Так устроена история – и современная, и древняя; в конце попадаешь туда, откуда начал, растерянный и задыхающийся.

Поэтому я не особенно удивилась тому, что восемь лет спустя в баре на одной из бостонских улочек вновь встретила Эмми, – встретила именно тогда, когда моя жизнь круто свернула с проторенного пути, как уже случалось однажды.

Теперь Эмми выглядела по-другому: окрашенные волосы стали темнее, тело усохло, да и плечи ссутулились – может, от ночного холода, а может, и нет. Однако ее внутренняя суть осталась прежней, она-то и манила меня, совершенно точно. Я бы объяснила это так: во-первых, я знала Эмми чуть ли не до мозга костей; во-вторых, четырехмесячные отношения способны затмить всех ухажеров и друзей, которые были позже и длились дольше; в-третьих, наша дружба родилась в тот самый миг, когда я свернула с проторенного пути и поступила неожиданно, вопреки составленным для меня жизненным планам. Поэтому дружба эта сияла ярче, а вместе с ней сияла и Эмми…

Она налетела на меня в баре, но не обратила внимания, пошла дальше. Я окликнула: «Эмми!» – и сообразила, что не помню фамилии – да и знала ли я ее вообще?

Эмми обернулась, и в ярком свете потолочных ламп я увидела бесцветные мешки у нее под глазами. В самих же глазах застыло выражение, которое я очень хорошо знала, – жажда бегства.

– Лия? – удивленно произнесла Эмми и покосилась назад.