Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

Свою позицию обер-прокурор выразил в записке «Соображения статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной церкви». Вступая в полемику с Витте и митрополитом Антонием, он отверг все выдвигавшиеся ими предложения о реформах на том основании, что их реализация повлечет за собой не «обновление», а разрушение союза церкви и государства, что равноценно гибели и для первой, и для второго.

В стенах Петербургской академии также активно и чуть ли не в полный голос обсуждались вопросы свободы совести. Были те, кто ожидал от объявления веротерпимости «пользы и полезности» для Русской церкви, но и те, кто видел в этом одни лишь новые «неприятности» для церковно-православной деятельности. Дабы переубедить одних и ободрить других, Сергий в день основания академии, 17 февраля 1905 года, выступил с речью по поводу предстоящего объявления указа о веротерпимости. Он отмечал, что время «столетий мирного пребывания за крепкой стеной государственной охраны» завершается и в новых условиях «на поле духовной брани» каждому из членов церкви, а тем более в священном сане, придется «кровью из собственной груди» защищать и насаждать веру в сердцах и душах верующих, вдохновлять на борьбу с «соблазнами ложного знания».

Как свидетельствуют близкие Сергию люди, ему несвойственно было разговаривать и обсуждать «проклятые вопросы современности», что называется, напоказ, публично. Но это не означает, что они его не волновали. Нет, он о них постоянно думал, размышлял. Как вспоминал на склоне лет митрополит Вениамин (Федченков), «бывало, ходим мы с ним после обеда по залу, а он, что-то размышляя, тихо говорит в ответ на свои думы: „А Божий мир по-прежнему стоит… А Божий мир по-прежнему стоит… Меняются правительства, а он стоит… Меняются политические системы, он опять стоит. Будут войны, революции, а он все стоит“»[19]. Вполне вероятно, что именно в эти революционные годы у Сергия рождается одновременно и как предположение, и как уверенность мысль, которую можно выразить фразой: «Российская империя может быть сметена, но Церковь погибнуть не может!» В этой связи весьма любопытным выглядит суждение такого опытного государственного и церковного деятеля, как В. К. Саблер, высказанное им в начале 1920-х годов: «По-видимому, лучше для Православной Русской церкви, если бы на Соборе 1917–1918 годов патриархом вместо Святейшего Тихона оказался бы избранным тогдашний Владимирский митрополит Сергий (Страгородский)»[20].

Записки Антония, Витте и Победоносцева предполагалось специально обсудить на одном из заседаний Комитета министров, чтобы окончательно утвердить программу вероисповедных реформ. Но накануне дня заседания Победоносцев сообщил Витте, что император повелел изъять из ведения Комитета министров вопрос о церковной реформе и передать его для рассмотрения в Синод. Демарш Победоносцева, подкрепленный его паническими письмами Николаю II, сделал свое дело: фактически органы власти устранялись от возможности влиять на ход предполагаемых реформ, которые теперь оставались исключительно под рукой обер-прокурора. Но и всемогущему обер-прокурору вскоре пришлось испытать разочарование. Неожиданно для него Синод в марте 1905 года в специальной записке на имя царя испрашивал разрешения на проведение Поместного собора для избрания патриарха и решения назревших внутрицерковных проблем. По подсказке Победоносцева Николай отклонил предложение о Соборе до «благоприятного времени».

Борьба в правительственном лагере и среди православной иерархии вокруг вероисповедных реформ хотя и затрудняла выработку указа о веротерпимости, но остановить не могла. 17 апреля 1905 года, в день православной Пасхи, указ публикуется в «Правительственном вестнике».

Для своего времени это был огромный шаг вперед в развитии российского «религиозного законодательства». Как характеризовал указ С. Ю. Витте, он «представляет собой такие акты, которые можно временно не исполнять, можно проклинать, но которые уничтожить никто не может. Они как бы выгравированы в сердце и умах громадного большинства населения, составляющего великую Россию»[21].

Впервые признавался юридически возможным и ненаказуемым переход из православия в другую христианскую веру; облегчалось положение «раскольников»: старообрядцам разрешалось строить церкви и молельни, открывать школы. Католикам и мусульманам облегчались условия строительства и ремонта культовых зданий. Провозглашалась свобода богослужений и преподавания в духовных школах на родном для верующих языке и т. д. Еще одной уступкой реформаторским силам со стороны царского двора стала отставка многолетнего обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева, с именем которого ассоциировалась несвобода церкви, «цепями прикованной к самодержавию».

Однако в церковно-православных кругах единомыслия по поводу объявленной свободы веротерпимости не было. Православные иерархи рассматривали указ как «покушение» на права господствующей церкви и «унижение» ее перед иными вероисповеданиями. Обращаясь в закрытом письме к епархиальным архиереям, митрополит Антоний (Вадковский) следующим образом рисовал перспективу деятельности православной церкви в новых условиях: «Новый закон, таким образом, для всех нас православных будет служить испытанием крепости нашей веры, твердости ее исповедания и нелицемерной преданности церкви православной. Есть возможность думать, что доселе многие удерживались в Церкви внешними ограничениями. Теперь нет более таких преград, удерживающих немощных верой в ограде церковной. Теперь их может удержать в ней только слово пастырского вразумления и убеждения. Какое великое испытание нашей пастырской ревности! Нельзя нам закрывать глаз своих от напряженной деятельности врагов Церкви православной. По местам они начали уже вести против нее усиленную и открытую борьбу, стараясь путем воззваний, подговоров, угроз и даже насилий отторгнуть от нее возможно большее число ее чад, несмотря на то, что Основной закон, воспрещающий склонять православных к отпадению, остается в силе и в настоящее время»[22].

Представитель консервативно-охранительного крыла в Российской церкви И. Айвазов отмечал: «17 апреля 1905 г. русское государство перешло на путь западно-европейского или так называемого „нового государства“… Последнее… объявляет себя внеконфессиональным, чуждым интересов какой-либо конфессии. Оно предоставляет каждой вере полную свободу действий, только бы не нарушались интересы собственно государства… Отделив государство от церкви, „новое государство“ под знаменем свободы совести объявляет полную свободу исповедания каждым своей веры и отправления богослужения и духовных треб по обрядам оной, полную свободу перехода из одной религии в другую, полную свободу религиозной пропаганды и совращения и, наконец, полную свободу для каждого быть вне какой-либо конфессии или свободу атеизма»[23].