Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

предстать в своем истинном виде. Серо-черный потрескавшийся асфальт, зеленые и желтые каменные стены, потускневшие от выхлопных газов и пыли, серо-зеленые деревья, блестящая сероватая вода в бухте у верфи. По мере того как мы поднимались в гору с саннвикенской стороны, застроенной преимущественно деревянными домами, цвета делались насыщеннее и глянцевая краска поблескивала в пасмурном свете.

Ингве остановился у тротуара возле небольшого парка, прямо перед телефонной будкой. На доме с другой стороны улицы висела табличка с названием улицы: «Абсалон-Бейерс-Гате».

– Это тут? – спросил я.

– В угловом доме, – ответил Ингве и вышел из машины.

Он мимоходом махнул кому-то, я проследил за его взглядом и увидел в окне квартиры на первом этаже девушку с тряпкой в руке. Мы перешли дорогу, девушка вышла нам навстречу, и я пожал ей руку.

– Давайте, заходите!

Единственная в квартирке комната была обставлена проще некуда: под окном – диван, перед ним – журнальный столик, а возле противоположной стены – письменный стол. Имелся и другой диван, раскладной. В самой глубине комнаты, за дверью, помещалась крохотная кухонька. Вот и все. Стены были темных, коричневатых тонов, и квартирка навевала бы уныние, если бы не глухая стена возле двери в кухню, разрисованная пейзажем – дерево на утесе над морем, – слегка смахивающим на рисунок на спичечном коробке, который Хьяртан Флёгстад поместил на обложку «Огня и пламени».

Заметив, что я смотрю на роспись, девушка улыбнулась.

– Красиво, да?

Я кивнул.

– Вот тебе ключи. – Она протянула мне маленькую связку, – этот – от подъезда, этот – от квартиры, а вот этот – от кладовки на чердаке.

– А где тут туалет? – спросил я.

– Внизу. Туалет и душ тут общие. Малость неудобно, поэтому и аренда подешевле. Пойдем посмотрим?

Лестница оказалась крутой, коридор внизу – узким, с одной стороны находилась квартира некоего Мортена, с другой – душ и туалет. Такое неудобство мне нравилось, как нравились старые, слегка пахнущие плесенью стены здесь, внизу: это наводило на мысли о Достоевском – вот он я, молодой бедный студент в большом городе.

Когда мы вернулись наверх, девушка выдала мне стопку заполненных квитанций для оплаты аренды, подхватила одной рукой пустое ведро, другой – щетку и уже на пороге обернулась:

– Надеюсь, тебе тут понравится! По крайней мере, я тут иногда отлично проводила время.

– Спасибо, – поблагодарил я, – хорошей тебе поездки, до следующего лета!

С торчащим из-за плеча черенком метлы она скрылась за углом, и мы принялись затаскивать коробки. Когда мы закончили, Ингве сел в машину и укатил в отель, на вечернюю смену, а я, прежде чем разбирать вещи, закинул на стол ноги и закурил.

Окна квартиры выходили на улицу, прямо перед домом был тротуар, и хотя прохожих было немного, но все же головы в окне мелькали довольно часто – незанавешенное, оно так манило, что практически каждый норовил в него заглянуть. Склонившись над конфорками, я обернулся и увидел женщину чуть за сорок – она в ту же секунду отвела глаза, и все же осадок в душе остался. Вешая постер с Джоном Ленноном, я повернул голову и перехватил взгляд двух мальчишек лет двенадцати. Собирая кофеварку, я воткнул вилку в розетку за шкафом, выпрямился и посмотрел прямо в глаза бородачу лет под тридцать. Чтобы положить этому конец, я завесил одно окно простыней, другое – скатертью, а сам, охваченный странным беспокойством, сел на диван. Словно моя внутренняя скорость была выше, чем скорость мира вокруг.

Я поставил несколько пластинок подряд, приготовил чаю, прочел несколько страниц «Голода». Снаружи начался дождь. В короткие перерывы между композициями я слышал, как капли тихо барабанят по стеклу за моей головой. Время от времени в квартире сверху что-то стучало, постепенно наступили сумерки, и комната медленно погрузилась в темноту. На лестнице послышались шаги, наверху громко заговорили, там заиграла музыка, кто-то явно решил разогреться перед баром.

Я подумал позвонить Ингвиль, кроме нее в этом городе знакомых у меня не было, но отмел эту мысль: встречаться с ней неподготовленным нельзя, у меня есть один-единственный шанс, так я лишусь и его.

Какой же удивительной властью обладает она надо мною. Я просидел с ней за одним столом всего полчаса.

Достаточно ли получасовой встречи, чтобы влюбиться?

О да, более чем.

Бывает ли так, что тебя заполняет чужой и почти незнакомый тебе человек?

О да.

Я встал и принес ее письма. Самое длинное я получил в середине лета, она рассказывала, что путешествует по Американскому континенту вместе с семьей, у которой прежде жила; что по пути они останавливаются у каждой мало-мальски приличной достопримечательности, а таких, по ее словам, немало, практически в каждом городе есть то, чем он славится и гордится. Во время остановок она бегает тайком покурить, а в остальное время лежит в трейлере и смотрит в окно на пейзаж, иногда – поражающий своей красотой, иногда – однообразный и скучный, но всегда чужой.

Я видел ее внутренним взором, более того, отождествлял себя с ней, то есть точно знал все ее мысли, все чувства, может, благодаря интонации писем, а может, благодаря мимолетным отражениям ее образа, в которых я узнавал себя; чтобы другой человек настолько приблизился к тому, что есть я сам, – подобного я прежде не испытывал. Свет, радость, легкость, волнение, доходящее чуть ли не до тошноты, до отчаянья, ведь мне так этого хотелось, я ничего не желал больше, но вдруг ничего не получится? Вдруг она отвергнет меня? Вдруг я для нее недостаточно хорош?

Я отложил письма, надел куртку, обулся и вышел на улицу, решив заглянуть к Ингве: смена у него заканчивалась только в одиннадцать, но, если повезет и работы окажется мало, можно будет поболтать с ним или покурить.

Сначала я перешел на противоположную сторону улицы – думал заглянуть в окно второго этажа, но рассмотрел в нем лишь несколько затылков. Дождь усилился, но зонта у меня не было, дождевик надевать я не стал, поэтому, хотя по лбу у меня стекал гель для волос, я вжал голову в плечи и зашагал вниз. Дома в ближайших кварталах были белые, деревянные, с кривыми углами, с крышами разной высоты, некоторые – с каменным крыльцом, выходившим на тротуар, другие без него. А ниже – каменные, длинные и довольно высокие, бывшие доходные, построенные, скорее всего, в начале века и, судя по ничем не украшенным стенам, предназначавшиеся для рабочих.

На самом верху, видные даже из самого темного и глухого закоулка, высились горы. А в самом низу, поблескивая между домами и деревьями, лежало море.