Благие намерения. Мой убийца - Ричард Халл

– Пока не появится Лей. Я, кстати, предупредил его, чтобы не болтал – хотя ему это будет трудновато. В крайнем случае, пожалуй, доверюсь мисс Нокс Форстер.

– Вот увидите, она ценный союзник.

– Думаете? Прежде чем раскрывать карты, надо разобраться, что к чему. А вы пока могли бы рассказать о тех работниках, кто остался? Очевидно, Каргейт приехал в Скотни-Энд-холл совсем недавно. И еще хотелось бы побольше узнать про викария.

– Каргейт здесь с весны, точную дату не помню. Сколько у него служит мисс Нокс Форстер, не знаю. Рейкс, по-моему, уже довольно долго, а горничные и прочие все новые. Садовник – единственный местный.

– Интересно, а откуда вы это знаете, если вы не его врач?

– В нашей сельской местности личная жизнь – не совсем личная. Каждый шаг человека уровня Каргейта будут обсуждать со всеми подробностями, хотя и не всегда правдивыми; когда я отправляюсь на обход, меня пытаются нагрузить сплетнями в каждом доме. Я, как могу, стараюсь их пресекать – не то чтобы я смущался, просто жалко попусту терять время. Но что-то волей-неволей выслушиваешь, особенно жалобы – а их в Скотни-Энде было вдоволь. Каргейт старался не нанимать местных, и прихожане очень обижались. Одно дело, если речь о ком-то, кто давно утвердился в доме Каргейта, вроде Рейкса, однако по поводу вновь нанятых кухарок и горничных люди возражали. Отсюда и сведения, которые передавали мне, и настроения в деревне.

Фенби вздохнул. Если все в Скотни-Энде против Каргейта, зона поисков расширяется; кроме того, это может означать, что людям будет импонировать убийца.

– Итак, прихожане очень обижались, – повторил инспектор. – Тут мы возвращаемся к викарию.

– Мой старинный друг. Воплощение благородства, в жизни не совершил ни единого проступка; каждый в Скотни-Энде – каждый, кто прикипел корнями, я имею в виду, – ему предан, и он, в свою очередь, привязан к каждому.

– Настолько, что ради помощи людям готов пойти на многое?

– Чушь! Конечно, я понимаю, на что вы намекаете. Вы просто не знаете Йокельтона.

– Не знаю, так что пока у меня в голове только смутные вопросы. Тем не менее, если он образец достоинств, готовый жертвовать собой ради других…

– Он именно таков, но все равно…

– О, я не имел в виду ничего такого. И в любом случае, лучше плохой владелец усадьбы, чем вовсе никакого. Громадные дома сейчас продаются туго.

– Скотни-Энд-холл вовсе не громадный, и, честно говоря, всегда считалось, что для такого дома легко найдется покупатель или арендатор. Старый сквайр повторял, что может продать поместье, как только пожелает, и частенько об этом заговаривал. Но каждый раз, уже на пороге сделки, даже нуждаясь в средствах, он шел на попятный – не мог представить хоть на мгновение кого-то другого в этих стенах. Когда он умер, его душеприказчики тут же без хлопот продали усадьбу. Ходили слухи, что с неохотой. Семья с тех пор поднакопила средств, так что я не удивлюсь, если они выкупят Скотни-Энд-холл. Вот тогда-то будет великое ликование в Скотни-Энде. И все равно, выбросьте из головы мысли о Йокельтоне.

Фенби засмеялся и признал, что сейчас любые мысли были бы преждевременными. Тем не менее ему показалось, что смерть Каргейта представляется совершенно незамутненным благом.

«Возможно, – подумал он, – придется подозревать только тех, кого его смерть задела. Убийство из альтруизма черта с два распутаешь. Все равно придется откровенно поговорить с преподобным мистером Йокельтоном».

Знал бы Фенби, что именно из-за мыслей о смерти Каргейта викарий Скотни-Энда, человек, привыкший ложиться спать очень рано, сидел в кабинете в этот – невероятно поздний – час!..

Пока что викарий не встречался с инспектором. Он знал лишь, что его друг доктор Гардинер почему-то реквизировал табакерку – великолепную вещицу, которую викарий давно мечтал рассмотреть внимательно и которую имел шанс мимолетно увидеть вчерашним утром. Как объяснила викарию мисс Нокс Форстер, полиция ведет рутинную работу.

И не это беспокоило викария, а борьба с собственной совестью. Впервые в жизни он радовался смерти человека, радовался бурно и несдержанно – и столь же бурно и несдержанно стыдился своего восторга. Не прекратив неправедное ликование – или не придя к честному выводу, что его ликование не безнравственно, – викарий не мог заснуть.

С первой встречи с Каргейтом Йокельтон почувствовал, что зло вторглось в его жизнь, вернее – в жизнь прихожан. И дело не в деньгах Каргейта; Йокельтон был далек от лицемерной мысли, что все богачи получили свое состояние бесчестным путем. Викария не волновало и то, что Каргейт использует богатства не по назначению. Собственно, Йокельтон не видел ничего плохого в том, как Каргейт тратил деньги – с одной стороны, переплачивая тем, кто оказывал ему услуги, а с другой – коллекционируя разные разности, от табакерок до почтовых марок. Ни то ни другое не вызывало возражений; зло, по мнению Йокельтона, состояло в другом: Каргейт кичился своим состоянием и боготворил его.

В отличие от узколобых догматиков, Йокельтон был готов – хоть и с трудом – допустить что-то доброе даже в тех, кто пренебрегает внешним почтением к Англиканской церкви и прочим формам христианского богослужения. Тяжело было викарию оттого, что его видный прихожанин отбивался от стада. Но и это было бы еще терпимо, не относись Каргейт так издевательски к религии любого сорта. Когда Каргейт хотел снести ризницу и вскрыть могилу – чтобы проверить, действительно ли под ними скрываются какие-то древние артефакты, – Йокельтон пришел в ужас; Каргейт, для которого археология была всепоглощающей страстью, почти с таким же негодованием воспринял отказ.

Возникали трения и по поводу найма прихожан на работу. Йокельтон полагал, что хозяин усадьбы обязан заботиться о благополучии окрестных жителей. Эту идею можно счесть сомнительным и отжившим наследием власти помещиков, но викарий почитал ее долгом, а от долга, по его мнению, уклоняться никак нельзя. Каргейт же видел в жителях деревни злостных бездельников и старался вовсе не замечать их существования; единственное, что его в них радовало, – то, что и они, со своей стороны, не желали его замечать. К сожалению, он заблуждался.

Таким образом, утром четверга двенадцатого июля, когда Йокельтон решил навестить Каргейта в отчаянной попытке склонить его на свою сторону, положение дел трудно было назвать благоприятным. Даже сам Йокельтон понимал, что добра не будет, просто считал себя обязанным попытаться. Поводом для встречи послужило его желание вернуть в Скотни-Энд в качестве младшего садовника местного жителя, известного как Харди Шотландец.

Следует пояснить, что в деревне было столько Харди и им так часто давали при крещении имя Уильям, что различали их обычно по ремеслу или месту жительства. Все понимали, кто такой Харди Изгородник или Харди Тщетен – этот жил в одном из домиков, которые построил благочестивый человек, велевший написать на фронтоне: «Без благословения Господа тщетен труд человеческий».

Харди Шотландец не нашел работы в деревне и в конечном итоге угодил на военную службу – в результате несчастного случая и склонности к приключениям. Харди поехал в Лондон на финал Кубка, на который, увы, так и не попал, зато странными окольными путями оказался на призывном пункте. Да и там он всего лишь решил вступить в батальон собственного графства, однако чересчур частое упоминание названия родной деревни привело к тому, что начальство, с трудом разбиравшее его восточно-английское произношение, отправило бедолагу в Королевский шотландский фузилерный полк.