Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Винокуров

Карпов вышел из своего дома. У подъезда дворник сметал ночной сор. Это был необыкновенный дворник — он любил поговорить с профессором о международном положении.

— Доброе утро! — сказал дворник.

И профессор приготовился к дискуссии о конференции неприсоединившихся стран. Но политически грамотный дворник заговорил о другом:

— Годы идут, товарищ профессор. Годы идут и даже проходят, не правда ли? А мы потихонечку стареем и начинаем думать о своей юной смене.

— Да, да, — рассеянно ответил профессор Карпов.

— Я всегда знал, что вы меня понимаете! — обрадовался дворник. — Вот я и говорю: он очень способный мальчик, этот Вовочка Мякин. Он будет вашей правой рукой. А если нужно, то даже и левой!

— Извините, мне пора, — заторопился профессор.

Когда он садился в троллейбус, знакомая водительша приветливо улыбнулась ему. А когда дверь мягко за ним закрылась, раздался ее слегка окрашенный прононсом микрофона голос:

— Следующая остановка — улица Чехова. Универсам, оперный театр, ботанический сад, медицинский институт.

И после крохотной паузы:

— Между прочим, к сведению гостей нашего города, институт славится не только светилами медицины, но и заботой о подготовке смены для светил. В этом году ожидается талантливый отряд абитуриентов, среди которых особо выделяется Владимир Мякин…

Профессор нервно закрылся газетой и поспешил к выходу.

До работы он еще зашел на примерку костюма. Закройщик изо всех сил тянул вниз полу торчавшего под мышками пиджака и увещевал профессора тоном профессионального гипнотизера:

— Шикарно, шикарно, шикарно! Это не пиджак, а просто-таки модная картинка. Вы знаете, такой пиджак получается у меня, чтобы не соврать, второй раз в жизни. Первый раз я шил одному юному вундеркинду. Да вы, конечно, должны слышать о нем, об этом Вове Мякине…

Профессор, как дикий барс из капкана, вырвался из треснувшего по швам пиджака.

Отчитав первую лекцию, он почувствовал, что на вторую у него уже нет сил. Надо было воспользоваться двухчасовым перерывом, чтоб эти силы восстановить.

Знакомый банщик очень ощутимо, но с большим уважением тер мочалкой профессорскую спину и приговаривал:

— Ай-яй-яй, дорогой профессор! Такая редкая спина, и вдруг на самом интересном месте — прыщик. Очень правильно писал в свое время известный русский баснописец Крылов. Насчет того, что у сапожника, как правило, дырявая обувь. Вот так и вы, доктора, делаете нам такую замечательную кожу, но на себя посмотреть вам некогда. А вот если бы у вас был… коллега, который мог бы посмотреть на вас со стороны… ну хотя бы раз в месяц. Кстати, есть один молодой человек по фамилии Мякин…

Профессор — намыленный — вылетел в раздевалку.

До конца дня о Вовочке Мякине профессору Карпову сообщили два сотрудника в институте, три пациента на приеме, продавщица в магазине, чистильщик обуви и еще восемь совершенно незнакомых людей.

Поздним вечером, удачно улизнув через забор от поджидавшего его у ворот дворника, профессор ехал в лифте, читая на стене свежевыцарапанную детским почерком надпись: «Карпов + Мякин = любовь!»

Войдя в квартиру, он успел только раздеться и рухнул в постель.

Жена погасила торшер и сказала:

— Знаешь, сегодня на рынке говорили, что есть один очень способный мальчик Вовочка Мякин…

Профессор понял, что это конец, и тихо заплакал в подушку.

Пять лет учебы Вовочки Мякина в медицинском институте пролетели незаметно.

Ранним солнечным утром профессор Карпов вышел из своего дома. У подъезда сметал ночной сор необыкновенный дворник, любивший поговорить с профессором о международном положении.

— Доброе утро, товарищ профессор! — сказал он.

И профессор приготовился к дискуссии об ассамблее ООН. Но дворник продолжал:

— Годы идут, товарищ профессор. Годы идут и даже проходят, не правда ли? И мы потихоньку стареем и начинаем думать о юной смене. Особенно — о смене в нашей великой и самой передовой науке…

Профессор похолодел. Он понял, что Вовочка Мякин собирается поступать в аспирантуру.

1985

Пощечина

— Ты… ты… просто обманщик и подлец! — крикнула девушка дрожащим от слез голосом.

И влепила парню звонкую пощечину.

Ручка у хрупкой на вид девушки, видимо, была крепкая — этот плечистый тип чуть не упал, резко повернулся и двинулся напролом через кусты, так что Клюкин еле успел спрятаться за дерево, чтобы тип на него не налетел.

Клюкину было очень неловко, что он оказался невольным свидетелем этой драматической сцены в уединенной аллее парка. Конечно, теперь ему бы следовало потихоньку ретироваться, но девушка уж очень горько рыдала и даже легонько стукалась головой о спинку скамьи.

Клюкин вообще не мог видеть, когда женщины плачут. Ведь если разобраться, то в девяноста девяти случаях из ста они плачут по вине мужчин. А значит, и по вине его — Клюкина. Вот и сейчас, без вины виноватый, он стоял, мучился и понимал, что не имеет права оставить ее в эту трудную минуту жизни, когда плечи девушки вздрагивали, по щекам струились черные ручьи туши, а кудрявый завиток возле нежного ушка трепыхался на ветру трогательно и беззащитно.

Она довольно долго не принимала утешений Клюкина, просила оставить ее в покое, уверяла, что ничем помочь он ей не может, и заявляла, что вообще у нее все в жизни кончено. Клюкин же пламенно убеждал, что все у нее в жизни, наоборот, только начинается, что, может быть, он как раз тот человек, который и может ей помочь, и что он не оставит ее в покое, пока она действительно не успокоится.

И она успокаивалась. Постепенно, но успокаивалась. Подсыхали глаза, розовели щеки, бледнел носик и прояснялась причина ее слез. Оказывается, у нее просто были неприятности по основной работе и неполадки по заочной учебе. Ну что ж, пусть — работа, пусть — учеба. Клюкин, конечно, не стал опровергать такую версию. Это не входило в его планы. А то что входило, он выполнил: девушка, говоря возвышенно, возвратилась к жизни.

Но все же нет-нет, да и вырывался из ее груди прерывистый вздох. Нет-нет, да и увлажнялись синие глаза. Нет-нет, да и сходились печальным «домиком» ее тоненькие брови. И Клюкин понимал, что оставлять ее одну пока рановато.

Поэтому он угостил ее мороженым. После пломбира с орехами выяснилось, что ее зовут Татьяна Викторовна, а его Николай Сергеевич.

Потом он покатал ее на карусели. После третьего круга она позволила называть себя Таней и сама стала называть его Колей

Затем он повел ее в кино. После полутора часов перестрелки шпион был пойман, а они с Таней перешли на «ты».

Старания Клюкина явно давали плоды: Таня веселела, хорошела и расцветала буквально на глазах.

Но они еще поплавали на лодке, постреляли