Судьбы изменчивые лики - Наталья Голубева

Ощущения, которые он испытал тогда, вызвали легкий трепет, волнение, защемило сердце. Откуда-то из глубин сознания наплывали воспоминания. Они вернулись к нему почему-то именно сейчас, как будто все это время хранили случившееся где-то в тайниках подсознания. Ник совершенно реально, совсем как тогда, ощутил теплую струящуюся энергетику Доминик, которая укутывала его, околдовывала, вовлекая в свой манящий мир. И чем больше он прикасался к ней своим сознанием, тем больше она притягивала его, делая чувства такими близкими, понятными, возбуждающими. Ник хотел прикоснуться к прошлому и боялся, боялся признаться себе в том, что это прошлое и есть его настоящее, его реальное состояние, в котором ему так комфортно, уютно. Любовь к Доминик была его естественным состоянием. Но он не мог позволить себе находиться в этом состоянии. Обстоятельства были сильнее его.

Наслаждаясь тишиной, одиночеством, первозданностью зимнего пейзажа, Ник все больше и больше попадал в мир чувств. Вот глаза Доминик, горящие, влекущие. Это они давали такую теплоту и сильный энергетический импульс. Ее божественное тело, бархатистое, по-девичьи упругое. Ее красивые нежные руки, ее страсть, подчиняющаяся его страсти, их страсть, безумная, всепоглощающая, уносящая в тот мир, где никто не задумывался о случившемся, об обстоятельствах. Их мир был не подвластен времени, сложившимся канонам, ему неведомы были преграды. Пожалуй, впервые за многие годы каждый из них был самим собой, был свободен и вкушал эту свободу, свободу чувств, свободу любви.

Этот голос… Ник слышал его отчетливее и отчетливее, эти пьянящие запахи, аромат парижской ночи. Все это становилось невыносимым. Он вдруг совершенно реально осознал, что если именно сейчас не предпримет что-то, то все эти чувства так и останутся воспоминаниями, превратятся в ушедшую мечту. На душе вдруг стало легко, наверное, от принятого решения.

Уже были отменены все встречи, систематизированы мысли и собраны любимые вещи. Он брал таймаут от привычного ритма жизни, от людей, обязательств, от всего, что окружало его все эти годы. А совсем скоро самолет, взмывая над облаками, уносил его навстречу новой судьбе, которая так неожиданно для Николоса, системного и упорядоченного человека, перепутала все его схемы, частоты. Не поддаваясь логике, она как бы еще и еще раз доказывала ему, что в этом мире любовь сильнее любых обстоятельств…

Ловкими движениями вынув из печи благоухающий какими-то особыми ароматами еще дышащий хлеб, Акулина вся светилась счастьем. Боже! Как это прекрасно что-то создавать. Особое, ни с чем не сравнимое чувство — в твоих руках начинают оживать, казалось бы, совсем бездушные предметы. Мука, закваска… Как приятно видеть, что все это вдруг приобретает форму, заданную твоим воображением, а совсем скоро и законченный вид. Ты вдыхаешь в них жизнь, и они уже начинают жить вместе с тобой, дополняя твой мир, принося удовлетворение.

И почему чернь так не любит выполнять работу, связанную с домом, стряпней, воспринимает ее как тяжкую повинность? Но ведь и она теперь чернь, такая же, как и они. Акулина присела на лавку возле печи и, разглядывая свои все еще холеные руки, стала прислушиваться к самой себе. Нет, ей не было обидно, ей не было страшно, на душе не скребли кошки, и она не впадала в отчаяние. Скорее, наоборот, за все эти долгие месяцы наконец-таки наступило успокоение. Ее девочка была в безопасности, она, дай Бог, скоро доберется до своих, и, кто знает, возможно, уже в самое ближайшее время все они окажутся вместе. Главное, чтобы только Яна не сплоховала. Она хоть и смышленая девочка, но такая еще маленькая. Да и зовут ее теперь не Янина, а Нина и дочка она вовсе не начальника железнодорожной станции, а простого крестьянина, у которого своих еще восемь ртов.

Где-то сейчас сестра Ванда? Смогла ли перебраться через границу? Возможно, она уже в Ревеле? Чувство тревоги, такое знакомое в последнее время, вновь стало обретать над ней власть. Как странно устроен мир. Ты приходишь в него для радости, природа дает тебе так много, наделяя разумом, эмоциями, способностями. У каждого они проявляются по-своему, по-особому. Кто-то шьет, кто-то строит, кто-то музицирует, а кто-то просит Всевышнего о заступничестве. И все живут надеждами на то, что в их жизни будет так много счастья! А потом вдруг приходят какие-то люди, присваивают себе право распоряжаться чужой судьбой, заставляют жить по своим варварским законам, разрушают не только твой мир, твой дом. Рушатся храмы, уничтожаются ценности, которые так долго были гордостью этой земли. А если твоя жизнь иная, ты просто не имеешь права жить.

С содроганием Акулина вспомнила вереницу идущих на верную гибель людей, многие из которых верой и правдой когда-то служили Отечеству, сражались за эту землю. А сегодня Георгиевский крест — это крест на твоей судьбе, жизни. Если ты умен, образован, то опасен для общества. Только теперь такими правдивыми казались рассказы о судьбе их родственников из далекой Украины. Автора известного учебника по математике оставили в живых только потому, что в артеле, организованной крестьянами, не нашлось грамотного человека. А так как он в уме лихо складывал цифры, его определили счетоводом и время от времени позволяли даже пасти коров. Грустно. Но Акулина верила, что судьба будет к ней благосклонна. Уже который раз она в мыслях повторяла Молитву Ангелу Хранителю, прося «… от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь спасения направи. Аминь». Она была уверенна, что это ей Ангел Хранитель помог вытолкнуть из обреченной толпы ее девочку, ее Яну, а потом каким-то чудом выбраться и самой. Господь хранил и оберегал ее.

Яна сосредоточенно водила тряпкой по белым, некрашенным половицам, раскрасневшимися от холодной воды ручонками старательно пыталась оттереть образовавшийся темный налет на досках. Пожалуй, больше всего ей сейчас хотелось, чтобы в медный таз плеснули хотя бы немного горячей воды, которая уже закипала в печи. Но попросить об этом не могла. Ей дома постоянно повторяли, что просить о снисхождении, хныкать и жаловаться непозволительно. Так поступают только мещане и плебеи. Очень хотелось к маме, к любимой Насте, которая все не приходила и не приходила. В их доме она была ей няней, в этом — стала сестрой. Раньше Настя любила ее. Вечерами, когда все в доме засыпали, она забиралась к ней в кровать, и они подолгу рассматривали картинки в удивительно красивых книжках, придумывая новые истории для уже знакомых сказок. Теперь Настя бегает на какие-то встречи строить новую жизнь, изредка забегая к Яне, чтобы отвесить очередной подзатыльник или щелчок. Яне тоже очень хотелось попасть на эти встречи, но особенно — в ту, новую жизнь, которую строила Настя. Но ее не брали, а все больше выговаривали за то, что только из-за таких как она, у них такая плохая жизнь. Даже занятия, на которых Насте было позволено присутствовать, уже не интересовали ее, и любимый французский, на котором они так любили разыгрывать всякие смешные сценки. В новой жизни он был уже не нужен. Хоте лось плакать. Яна вспомнила мамины слова, сказанные в тот их последний вечер, о том, что надо набраться сил и обязательно пережить это время, чтобы выжить и совсем скоро собраться всем вместе. Для этого надо во всем слушаться этих людей. Теперь они — ее новая семья, а эти дети — ее братья и сестры. И этот флигель — уже не принадлежит им, а ее новой семье. Яна, в той, прошлой жизни, иногда забегала сюда после шумных игр разгоряченная, возбужденная, чтобы выпить парного молока и обязательно посмотреть на огонь, который играл разноцветными искрами, послушать потрескивание сухих поленьев, вдохнуть необычные запахи, которых не было в их доме. А теперь она живет в этом доме, прибирает в нем. Раньше ей нравился отблеск медных тазиков и посуды, но она и представить не могла, сколько силенок надо приложить, чтобы ежедневно отдраивать налипающую на них сажу. Теперь за их блеском никто не следил, но ей так было жаль эти тускнеющие предметы, что когда все расходились по своим делам, бралась за их очистку. Яне казалось, что если сажа покроет эти миски, кружки, то они непременно умрут. А ей этого совсем не хотелось. Она так старалась, но ее за это никто не хвалил, даже посмеивались, иногда обидно. И когда же придет Фрол?! Только он любит ее теперь, потому, что очень любит маму.