Тираны. Книга 2. Императрица - Вадим Чекунов

За ночь вода в тазу для умываний покрывалась коркой льда. Мать поднималась раньше детей и специально нагревала целый кувшин, выливала его в таз, и получившейся теплой воды хватало на всех.

Рано постаревшая, ставшая после смерти мужа совсем седой, она не изменилась характером и по-прежнему была кроткой и заботливой женщиной. Если и ворчала на своих девочек или расшалившихся сыновей, то делала это без раздражения, столь обычного для людей, придавленных невзгодами жизни.

Когда порозовевшие от умывания дочери пришли к ней на кухню, Тун Цзя улыбнулась и кивнула им. Морщины возле ее глаз, похожие на отпечатки рыбьих хвостов, обозначились резкими темными линиями.

— Вы что же не разбудили братьев? — спросила она, протягивая чашки с рисовой кашей, каждая из которых была накрыта лепешкой с кунжутом. — Неужели захотели съесть их порции?

Не успели девушки ответить какой-нибудь шуткой, как в кухню с топотом влетели шумные и озорные погодки. Им бы самое время заняться образованием, но денег семье не хватало, поэтому целыми днями, если погода позволяла, мальчики проводили во дворе, играя в цзяньцзы, а в ненастье возились на кане, придумывая новые забавы.

Получив еду, все проследовали в детскую спальню и расселись по свои местам за едва теплым каном. Тун Цзя всегда расставляла стулья так, чтобы не оставалось свободного места — словно вся семья в сборе. Орхидея помнила их трапезы в Аньхое — там, где раньше сидел отец, зияла пустота, словно прореха во рту, когда выпадает зуб.

Завтрак прошел в тишине — все сосредоточенно ели. Даже братья умолкли, и раздавалось лишь звяканье ложек, будто в маленькой кузне стучали крохотные молоточки.

После еды Тун Цзя собрала посуду и отправилась снова в кухню — на дворе так свистел пыльный ветер, что выходить лишний раз не хотелось. Мальчишки, утерев рты, полезли на кан и принялись толкаться, норовя свалить друг друга на пол.

Тоскливые завывания за окном не смолкали. Буря не унималась уже несколько дней, и когда она окончится, никому не известно.

— Пойдем в мою комнату, — сказала Орхидея сестре. — Назло непогоде будем готовиться к празднику.

Оставив братьев, девушки зашли в спальню. Ладонью смахнув с туалетного столика песок, Орхидея достала из ящика несколько листов бумаги и картона, а также деревянную шкатулку, выкрашенную в красный цвет. Щелкнула замком, открыла крышку. Сестра тут же запустила руку внутрь, выудила массивные ножницы и помахала ими в воздухе.

— Осторожнее! — засмеялась Орхидея, закрываясь от нее шкатулкой. — Это же почти меч! Садись за стол, пора и поработать.

Лотос устроилась удобнее, склонила голову к плечу, высунула от усердия кончик языка и принялась вырезать из желтой бумаги длинные и короткие полосы. Темные и широкие лезвия ножниц с хрустом вгрызались в плотный лист. Наконец собралась целая горка разновеликих кусков. Ловкими движениями пальцев выбирая нужный по очередности, Лотос проводила по нему маленькой кисточкой, смоченной в клейком растворе, специально сваренном из муки нынешним утром заботливой Тун Цзя. Затем девочка аккуратно прикладывала бумагу на заранее отмеченное место большой, выкрашенной в красный цвет картонки и разглаживала.

Орхидея рассеянно наблюдала за действиями сестры, изредка поправляя, если та брала не тот кусочек или располагала его недостаточно верно. Лотос корчила рожицы и шевелила красивыми тонкими пальцами, выискивая нужную деталь. Неожиданно Орхидея спросила сестру:

— Ты помнишь, какие красивые ногти были у мамы раньше?

Та кивнула:

— Еще бы! На мизинце и безымянном — не меньше двух цуней длины. Но я помню и то, как из-за отца ей сначала пришлось продать серебряные накладки на них, а затем и вовсе состричь.

— Ты стыдишься, что наша мать вынуждена обстирывать соседей? — тихо спросила Орхидея. — Скажи мне, сестричка, только честно — бывает ли тебе мучительно неловко за то, что мы так бедно живем?

Лотос пожала плечами.

— Многие живут гораздо хуже. У нас свой двор и дом, а это уже немало. Вокруг полно лачуг, где в каждой комнате живут по шесть или восемь человек, и у них совсем нет еды. Старики лежат и гадают, покормят ли их сегодня, а дети роются в отбросах возле кухонь и рынков. Их родителям часто не удается заработать даже на чашку риса. У нас все же остались кое-какие сбережения, к тому же мама не гнушается работы. Жаль одно — она не позволяет ей помогать и все время напоминает о нашем благородном происхождении, о Желтом знамени… Твердит, что, если мы тоже станем прачками, не сможем подыскать себе достойных мужей. А какой толк в благородстве, оно ведь не кормит… Я почти не помню того времени, когда у меня было много нарядов и украшений. Забыла вкус хорошей еды, и мне уже начинает казаться, что мы так жили всегда — впроголодь, без кормильца. Я отца последние годы редко видела… Ты же знаешь, где он пропадал все время до самой смерти.

Орхидея кивнула.

— Мама ужасно сердилась, когда ты навещала отца в тех местах, — продолжала Лотос, не прерывая своего занятия — на красном фоне был уже почти собран новогодний иероглиф. — Она ведь запрещала, но разве тебя удержать… Больше всего мать опасалась, что мужчины там злые, а он не сможет заступиться.

— Это потому, что сердце всегда преобладало над ее разумом, — грустно сказала Орхидея. — Остальные там были такие же, как отец. Им уже не нужно ничего, кроме новой трубки…

Она прикрыла глаза. Тех картин, что пришлось видеть ей в аньхойских опиумных притонах, не забыть никогда. Едкая дымка под низкими потолками. Грязные стены без окон, а вместо дверей — ватные одеяла. Длинные ряды лежанок — на них, вповалку, жалкие люди, потерявшие счет дням. Тусклый свет, желтые отрешенные лица. Густой смрад от немытых тел и грязной одежды, вперемешку с приторным духом — будто просыпали мешок лакричного корня. Орхидее казалось, этот запах въелся в ее память и душу навсегда. Как и тот, что окружал их семью по дороге в Пекин — стояла летняя жара, и к дешевому гробу, в котором покоился отец, было трудно подойти из-за роя круживших над ним мух, привлеченных сильной вонью разложения…

— Давай не будем вспоминать об этом, — вздохнула Орхидея, потрепав сестру по щеке. — Что было, то прошло.

Лотос улыбнулась, с нежностью взглянув на нее.

— Я знаю, что ты была не в силах спасти отца, но хотя бы скрасила его последние дни, — сказала она. — Мама тебе благодарна за это. Она не могла быть рядом с ним — ведь мы нуждались в присмотре… Ну вот и «счастье» готово!

Последнюю фразу Лотос сказала, отодвинув от себя красную картонку с иероглифом «фу».

Орхидея взяла украшение в руки и полюбовалась на работу сестры.

— Молодец, малышка! — похвалила она. — Сама видишь, «счастье» состоит из частей «одежда» и «поле». Может, и у нас в новом году будет во что наряжаться и в доме появится много еды?