Ловцы книг - Макс Фрай

былого центнера в ней осталось примерно восемьдесят кило; при её росте и телосложении это нормально, о проблеме можно забыть, но для меня такая ноша тяжеловата, я не настолько великий атлет. Однако по ощущениям на мне повисла, максимум, первоклассница. Это Зосенька молодец. Пришла в рабочую форму, не дожидаясь начала занятий, ещё по дороге сюда. Невесомость, собственно, тоже не цель, просто на каком-то этапе она почти неизбежна: когда люди в хорошей рабочей форме, небо их носит за шкирку, как кошка своих котят. Вот мои старики охренеют, когда с ними это случится! А ведь случится, – торжествующе думаю я.

– Так нечестно! Ты просто была ближе всех! – смеётся Рута, и повисает на Зосе. И заодно на мне.

И Люся на мне повисает. И Ада. И все остальные, причём эти уже ни на ком не виснут, а просто сверху наваливаются, потому что мы с Зосей, Рутой и Люсей лежим в траве под грудой счастливых от своей идиотской выходки хохочущих учениц. Вечно так! Сколько с ними ни договаривайся, а начало наших занятий – вот такая куча-мала. Что на самом деле отлично: во-первых, я сразу наглядно убеждаюсь, что в хорошей рабочей форме не только Зося, а практически все. А во-вторых, девчонкам очень полезно делать что хочется, не дожидаясь, пока разрешат.

Раскидав их, встаю и отряхиваюсь. Говорю:

– Ну трындец. Уронили, защекотали, спасибо, не придушили. Засранки. Лучше всех на земле.

* * *

Новички собрались на берегу Нерис, наискосок от Центрального универмага, где раньше была одна из площадок для взлёта воздушных шаров. Летом тут толпы народа валяются, загорают, а поздней осенью – никого. Впрочем, этой осенью всюду пустынно. Людей у нас не заперли по домам под угрозой арестов и штрафов, как в большинстве условно цивилизованных стран, так они сами заперлись, запуганные интернетом и телевизором до утраты последних остатков разума. Худший тюремщик для человека – его страх.

Но эти-то вон пришли. Топчутся на поляне, не соблюдают рекомендованную дистанцию, добрая половина с открытыми лицами, озираются, ждут, чего будет – уже молодцы.

– Привет! – говорю я, появляясь из тьмы. – Кто ещё не снял маску, снимайте немедленно. И разувайтесь; да, носки тоже надо снять. Сегодня мы будем учиться твёрдо стоять на земле и спокойно дышать. Это – база, без неё не получится вообще ничего. Спорить со мной бесполезно, зато можно прямо сейчас уйти, – говорю я, почувствовав сопротивление (навскидку, четырёх человек, и это прекрасно, не группа – подарок, сомневаются всего четверо из почти тридцати). – Вы сами хотели у меня заниматься. Писали, просили начать поскорей. Вам надо, не мне. У меня и так всё в порядке. И у вас тоже будет. Не сразу, но скоро. Для начала, никто не простудится. И полиция не приедет, чтобы нас заковать в кандалы. Бояться не надо. Вообще никогда не надо бояться, а особенно – рядом со мной.

Никто не уходит, конечно. Поди от меня уйди.

Пока они расшнуровывают кроссовки и стягивают башмаки, я говорю:

– Не переживайте, ходить босиком круглый год я вас не заставлю. Только сегодня. По случаю знакомства. Со мной и всем миром. Мы начинаем учиться быть.

Вильнюс,

Ноябрь 2020

В полночь, натурально в ноль часов, ноль минут, под колокольный звон, доносящийся от Иакова и Филиппа[4], и дальним эхом вторящий ему с Кафедрала, я захожу в «Крепость», открыв дверь ногой. Но не потому, что подражаю персонажам художественных кинофильмов про вооружённых дурно воспитанных говнюков, просто у меня сейчас до нелепости мало рук, всего две, обе заняты, в них я несу просекко, в правой обычное, в левой – розе. Я желаю кутить. Это так редко со мной случается, что можно сказать, вообще никогда. Но нынче всё так удачно совпало: полнолуние, старики-невидимки, отличная новая группа, Зосенька молодец. И кстати, Хэллоуин же! Буквально только что был. Последний день октября секунду назад закончился. И как нельзя более вовремя начался День Всех Святых.

– Поздравляю с профессиональным праздником, – говорю я, размахивая бутылками.

– С профессиональным? – переспрашивает Данка.

Она обычно с лёту меня понимает, но в конце дня иногда тупит.

– Естественно, – киваю, откупоривая розе. – Давай бокалы, отметим. Других знакомых святых у меня в этом городе нет.

– Приносить и распивать спиртные напитки! – восхищённо декламирует Данка. – Настоятельно рекомендуется! Строго разрешено! Глазам не верю: ты – и с бутылкой. Вот это поворот!

– С двумя бутылками, – встревает Артур.

Раусфомштранд, лежащий у него на коленях, в подтверждение мяукает дважды: «Мя-мя!»

Педанты хреновы. Оба, – думаю я. А вслух говорю: «И кто такой самый прекрасный в мире пришёл со мной поздороваться?» – потому что мне в штанину вцепился Артемий, встал столбиком, смотрит умильно. Перед Артемием я устоять не могу. Он и сам перед собой устоять не может, всякий раз, когда видит своё отражение в зеркале, останавливается, любуется, поворачивается, разглядывая себя со всех сторон, и даже урчит призывно, как куницам, по идее, положено только в брачный сезон. Повторил бы судьбу Нарцисса, но для этого Артемий чересчур неусидчив и любопытен. А в мире кроме его отражений полно других интересных вещей. Особенно с точки зрения куницы Артемия, которого регулярно привозят из дома, милого дома в ужасный человечий притон. В смысле, прекрасный. Но я-то сейчас не куница, мне легко притоны хвалить.

Куница Артемий глядит на меня оценивающе, пытаясь определить, достаточно ли сильно я обрадуюсь, если залезть на меня, как на дерево, цепляясь когтями за мой костюм. Быстро приходит к выводу (верному), что я обрадуюсь недостаточно сильно, запрыгивает на стол, а уже оттуда – мне на плечо.

– У тебя, дорогой, – говорю я, касаясь пальцем макушки Артемия, – выдающийся стратегический ум. – И Данке: – Давай же скорее бокалы! Сколько нас тут?

Вопрос риторический. И так вижу, что со мной всего шестеро: Данка с Артуром, Борджиа, молчаливый Поэт и Труп. Плюс кот и куница. Но звери просекко не пьют.

Данка ставит на стол бокалы, а Борджиа говорит:

– Я не буду. Спасибо! И так голова тяжёлая. Я вообще собирался идти.

Наш Борджиа, если что, не Чезаре, тем более не Лукреция и не папа Александр Шестой, мы тут не настолько продвинутые некроманты (может быть, кстати, зря). Он просто Данкин бывший сокурсник, Йонас Каралис, Борджиа – его прозвище с тех самых институтских времён. Данка говорит, он носился с идеей подсыпать слабительное кому-то из преподов в чай, то ли просто для смеху, то ли чтобы зачёт не сдавать. Дальше болтовни дело,