Бега - Юрий Алексеев

Все дальнейшее наблюдалось Герасимом как бы сквозь накомарник. Петр раздавил склянку с ацетоном, сплюнул на пол и, прихватив магнитофон, злобно бухнул дверью. Герасим Федотович едва поднялся на дрожащие ноги.

«Тут никакого имущества не хватит, — подумал он. — Ежели понабежит вся его родня, кожу с меня на сапоги снимут! Душу вынут, несмотря что блаженный».

Не мешкая, он бросился в сени и отвалил крышку погреба. В ноздри ударило кислятиной. Спустившись вниз, Герасим Федотович откатил в сторону бочку, раскопал в прозеленелом углу плоскую жестянку из-под халвы и положил ее за пазуху. Затем вылез, набил наволочку свежим «женьшенем» и начал сваливать в бурый чемодан пожитки.

Покоробленная временем крышка чемодана сопротивлялась ровно живая. Ее дыбили «Ветхий завет» и башмаки на каучуке. Герасим вышвырнул «Ветхий завет» и дожал крышку животом. На дверях дома он повесил амбарный замок и задворками побежал к брату Митричу.

Ездовой Митрич был покладистым стариком, но обладал неудобной особенностью. Он решительно отказывался признавать себя за глухого и, ухватив тугими ушами одно слово, обязательно делал все невпопад.

Полчаса Герасим втолковывал, что ему нужна лошадь до Ивано-Федоровска, а не «кошка Федоровых».

— Я так сразу и понял тебя, — сказал на тридцать первой минуте Митрич. — У Федоровых зимой снегу не выпросишь. А я — всегда. Сей момент засупоню и отвезу.

Погружая вещи, глуховатый брат заинтересовался, зачем и надолго ли отбывает блаженный.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — негромким голосом ответил Герасим.

— Что ж, дело хорошее, — понимающе сказал Митрич и шевельнул кобылу вожжами.

Митрич гнал шибко. Через час они были уже в Ивано-Федоровске. Там Герасим велел свернуть в Малый Грибоедовский переулок и остановиться у нового дома под черепичной крышей.

Дом принадлежал Кондрату Мотыгину, заведовавшему палаткой «Пиво-воды» на пристани.

Брат Кондрат тоже был безбожником и в секте «Голубого козла» числился лишь для милиции. Отстроился он совсем недавно, а до этого, скованный служебным положением, образцово ютился в развалюхе на берегу Безрыбицы. Обзаводиться хоромами он боялся. Но блаженный его надоумил. Кондрат записался в секту, и после краткой молитвы развалюха вспыхнула, как солома. Новый дом «погорельцу» отстроили как бы купно — «за счет братьев». Теперь Кондрат Мотыгин не опасался наводящих вопросов и показательного суда в клубе речников.

Поднявшись на крыльцо «братского» дома, Герасим поставил чемодан и трижды постучался.

Ждать пришлось довольно долго. Мотыгин все слышал, но, мучаясь у замочной скважины, на голос своего благодетеля не откликался.

После новоселья у Кондрата появилось то неуютное чувство, какое овладевает, если надеть на голое тело пальто: вроде бы и прикрыт и не дует, а тебе муторно, торчат ноги и скребет какая-то чесотка. Одна мысль, что кто-то знает подноготную, уже отравляла покой. И Мотыгин вместо благодарности возненавидел Герасима Федотовича всеми фибрами и, если бы не самогон да «женьшень», с удовольствием бы от блаженного отрекся.

Дверь он, конечно, открыл, но провел гостя в комнаты с неохотой и, не предложив присесть, уставился на его чемодан и еще какой-то обернутый в тряпку плоский предмет:

— Далеко ли собрался? Небось опять в Москву?

— Может, и в Москву, — сказал Герасим неопределенно. — А может, в Крым.

— Видать, денег у тебя, как у дурака махорки, — сказал Мотыгин. — Вот и бесишься.

— Дело не в махорке. — Герасим вздохнул и выложил все, как на духу.

— Ну удружил! Ничего не скажешь, удружил! Нашел на кого польститься, — забегал Мотыгин, хватаясь то за голову, то за сердце. — Вот петух! У тебя же невеста… А самогон теперь как? Как с «женьшенем»?!

— Я тебе цельный мешок привез, — сказал Герасим Федотович. — Там в телеге у Митрича.

— Час от часу не легче! — вскрикнул Мотыгин. — Ты бы уж сразу и Растопырина с собой прихватил для компании. У меня же дом на руках!.. Соображаешь? Как же ты меня выдаешь?! Ну как прибегут сюда «братцы»?.. Нет уж, Герасим Федотович, извини, оставаться тебе у меня опасно! Тебе же добра желаю…

— Да ты что, Кондрат! Куда же мне на ночь-то глядя?

— А ты. Герасим Федотович, на автобус и с богом — в Тихо-славль. Как раз успеешь. Я тебя провожу.

«Отогрел гадюку! „Женьшенем“ бы тебя напоить», — подумал Герасим Федотович и сказал просяще:

— Вещи-то хоть разреши оставить. В этот чертов автобус с ними не влезешь.

С этими словами он протянул Кондрату десятирублевку и добавил:

— Вышлешь мне багажом в Москву.

Мотыгину страсть как не хотелось связываться с вещами, но десятка автоматически оказалась у него в кулаке. Прикинув, что сдачи в его пользу останется достаточно, он помягчал и согласился.

— Чемодан можешь отправить малой скоростью, — сказал Герасим Федотович. — А с «женьшенем» не тяни. Как продашь, дай мне знать телеграммой по такому адресу, — Герасим Федорович вынул из кармана конверт и зачитал: — «Янтарные Пески, Госпитальная, 16, Карецкой Карине Зиновьевне — для Герасима Федотовича».

— Может, лучше письмо? — обронил как бы невзначай Мотыгин.

Герасим на это ничего не сказал, а выдал рубль дополнительно.

— Ну, пошли, — заторопил Мотыгин. — Неровен час, автобус прозеваем.

На остановке возле рынка мрачно покуривали сосредоточенные на поклаже мешочники. Они готовились к штурму.

Когда с ближайшей улицы послышалось кастрюльное клацанье, они побросали окурки на землю и засуетились. Посадка на транспорт всегда носила у них эвакуационный характер. Зная такую повадку, водитель автобуса тормозил метрах в ста от остановки. Это растягивало мешочников в цепь и не давало опрокинуть машину навзничь. Герасим Федотович был налегке и в автобус протиснулся чуть не первым.

— Не забудь телеграмму! — крикнул он уже из окна.

Автобус взвыл, будто ему вырвали с корнем поршень и, жалуясь на недомогание в моторе, загремел по улице Агаты Кристи.

Вернувшись домой, Мотыгин лег в кровать, но заснуть не мог. В окна била луна, и по потолку катались немые тени.

«Растопырина мне не избежать. Определенно, — думал Мотыгин, разглядывая тени на потолке. — Этот „братский“ дом загонит меня в могилу».

За окном надсадно заорал петух. В ответ послышался девичий визг и глухой удар камня о штакетник. Наглый петух заорал еще истошнее.

«Пора! — сказал сам себе Мотыгин. — Пора идти за водой. А с вещами я все-таки зря связался: лишняя улика мне совсем ни к чему. В сарай перепрятать, что ли?..»

Он недобро посмотрел на еле различимый в темноте чемодан и перевел взгляд на странный, обернутый кое-как в тряпку и похожий на стиральную доску предмет.