Похождения бравого солдата Швейка - Ярослав Гашек

В далёкие, далёкие времена в Европу долетело правдивоеизречение о том, что завтрашний день разрушит даже планы нынешнего дня.

От стен полицейского управления веяло духом чуждой народувласти. Эта власть вела слежку за тем, насколько восторженно отнеслосьнаселение к объявлению войны. За исключением нескольких человек, не отрёкшихсяот своего народа, которому предстояло изойти кровью за интересы, абсолютночуждые ему, за исключением этих нескольких человек полицейское управлениепредставляло собой великолепную кунсткамеру хищников-бюрократов, которыесчитали, что только всемерное использование тюрьмы и виселицы способно отстоятьсуществование замысловатых параграфов. При этом хищники-бюрократы обращались сосвоими жертвами с язвительной любезностью, предварительно взвешивая каждое своёслово.

— Мне очень, очень жаль, — сказал один из этихчёрно-жёлтых хищников, когда к нему привели Швейка, — что вы опять попалив наши руки. Мы думали, что вы исправитесь… но, увы, мы обманулись.

Швейк молча кивал головой в знак согласия, сделав при этомтакое невинное лицо, что чёрно-жёлтый хищник вопросительно взглянул на него ирезко заметил:

— Не стройте из себя дурака! — Однако тотчас жеопять перешёл на ласковый тон: — Нам, право же, очень неприятно держать вас подарестом. По моему мнению, ваша вина не так уж велика, ибо, принимая во вниманиеваш невысокий умственный уровень, нужно полагать, что вас, без сомнения,подговорили. Скажите мне, пан Швейк, кто, собственно, подстрекает вас на такиеглупости?

Швейк откашлялся.

— Я, извиняюсь, ничего о глупостях не знаю.

— Ну, разве это не глупость, пан Швейк, — увещевалхищник слащаво-отеческим тоном, — когда вы, по свидетельству полицейского,который вас сюда привёл, собрав толпу перед наклеенным на углу манифестом овойне, возбуждали её выкриками: «Да здравствует император Франц-Иосиф! Мыпобедим!»

— Я не мог оставаться в бездействии, — объяснилШвейк, уставив свои добрые глаза на инквизитора. — Я пришёл в волнение,увидев, что все читают этот манифест о войне и не проявляют никаких признаковрадости. Ни победных кликов, ни «ура»… вообще ничего, господин советник. Словноих это вовсе не касается. Тут уж я, старый солдат Девяносто первого полка, невыдержал и прокричал эти слова. Будь вы на моём месте, вы, наверно, поступилибы точно так же. Война так война, ничего не поделаешь, — мы должны довестиеё до победного конца, должны постоянно провозглашать славу государюимператору. Никто меня в этом не разубедит.

Прижатый к стене чёрно-жёлтый хищник не вынес взгляданевинного агнца Швейка, опустил глаза в свои бумаги и сказал:

— Я вполне понял бы ваше воодушевление, если б оно былопроявлено при других обстоятельствах. Вы сами отлично знаете, что вас вёлполицейский и ваш патриотизм мог и даже должен был скорее рассмешить публику,чем произвести на неё серьёзное впечатление.

— Идти под конвоем полицейского — это тяжёлый момент вжизни каждого человека. Но если человек даже в этот тяжкий момент не забывает,что ему надлежит делать при объявлении войны, то, думаю, такой человек не такуж плох.

Чёрно-жёлтый хищник заворчал и ещё раз посмотрел Швейкупрямо в глаза. Швейк ответил ему своим невинным, мягким, скромным, нежным итёплым взглядом.

С минуту они пристально смотрели друг на друга.

— Идите к чёрту — пробормотало наконец чиновничьерыло. — Но если вы ещё раз сюда попадёте, то я вас вообще ни о чём не будуспрашивать, а прямо отправлю в военный суд на Градчаны. Понятно?

И не успел он договорить, как нежданно-негаданно Швейкподскочил к нему, поцеловал руку и сказал:

— Да вознаградит вас бог! Если вам когда-нибудьпонадобится чистокровная собачка, соблаговолите обратиться ко мне. Я торгуюсобаками.

Так Швейк опять очутился на свободе.

По дороге домой он размышлял о том, а не зайти ли ему спервав пивную «У чаши», и в конце концов отворил ту самую дверь, через которую нетак давно вышел в сопровождении агента Бретшнейдера.

В пивной царило гробовое молчание. Там сидело несколькопосетителей и среди них — церковный сторож из церкви св. Аполлинария.Физиономии у всех были хмурые. За стойкой сидела трактирщица, жена Паливца,тупо глядя на пивные краны.

— Вот я и вернулся! — весело сказал Швейк. —Дайте-ка мне кружечку пива. А где же наш пан Паливец? Небось уже дома?

Вместо ответа хозяйка залилась слезами и, горестновсхлипывая при каждом слове, простонала:

— Дали ему… десять лет… неделю тому назад…

— Ну, вот видите! — сказал Швейк. — Значит,семь дней уже отсидел.

— Он был такой… осторожный! — рыдалахозяйка. — Он сам это всегда о себе говорил…

Посетители пивной упорно молчали, словно тут до сих порблуждал дух Паливца, призывая к ещё большей осторожности.

— Осторожность — мать мудрости, — сказал Швейкусаживаясь за стол и пододвигая к себе кружку пива, в пивной пене которогообразовалось несколько дырочек — туда капнули слёзы жены Паливца, когда онанесла пиво на стол. — Нынче время такое, приходится быть осторожным.

— Вчера у нас было двое похорон, — попыталсяперевести разговор на другое церковный сторож от св. Аполлинария.

— Видать, помер кто-нибудь! — заметил другойпосетитель.

Третий спросил:

— Покойного-то на катафалке везли?

— Интересно, — сказал Швейк, — как будутпроисходить военные похороны во время войны?

Посетители поднялись, расплатились и тихо вышли. Швейкостался наедине с пани Паливцовой.

— Не представляю себе, — произнёс Швейк, —чтобы невинного осудили на десять лет. Правда, однажды невинного приговорили кпяти годам — такое я слышал, но на десять — это уж, пожалуй, многовато!

— Что же поделаешь, ведь мой-то признался, —плакала жена Паливца. — Как он здесь говорил об этих мухах и портрете, таки в управлении суда повторил. Вызвали меня свидетельницей, да что я могла имсказать, когда мне заявили, что я имею право отказаться от свидетельскихпоказаний, потому что нахожусь в родственных отношениях со своим мужем… Яперепугалась этих родственных отношений — как бы из этого ещё чего-нибудь не вышло— и отказалась давать показания. Старик, бедняга, так на меня посмотрел… досамой смерти не забуду. А потом, после приговора, когда его уводили, взял да икрикнул им там, на лестнице, словно совсем с ума спятил: «Да здравствуетсвободная мысль!»