Отставка господа бога. Зачем России православие? - Александр Невзоров

И даже не в том, что гротескный босховский наборчик из «лаховых-исаевых-чаплиных и т. д.» уже десантировался с полотен старого голландца, захватил современную реальность и начал ее корежить, переделывая под родную для себя средневековую фантасмагорию. Зашкаливающая карикатурность чиновничества – это лишь первые малые пузырьки, лишь примета шевеления исторических бездн, расступающихся под напором вздымающегося из них монстра революции.

Этот фактор, как я уже сказал, не следует переоценивать. Опасность в другом.

Следует помнить, что наша революция отличается от любой другой своей исключительной легкостью и выгодностью. Есть и еще один неприятный секрет русской смуты. Дело в том, что она в принципе конструктивна.

Последнее время понятия «смута» и «революция» принято употреблять только в негативном смысле. Вряд ли это справедливо, учитывая большой «социально-гигиенический» и тонизирующий потенциал этих явлений. Заклинания о том, что некий «лимит на революции для России уже исчерпан», и вовсе бессмысленны. Они равноценны забавной попытке противопоставить молитвы закону гравитации.

Ведь революция – это острое социальное или идейное воспаление, возникающее естественным и неотвратимым образом. Оно детерминировано, как и все в этом мире. Оно не подчиняется ничему, кроме себя самого и дрожания тех бездн боли, страха, обид, разочарований и злобы, которые его порождают.

Забавны предположения, что подобные процессы останавливаются пулеметами. Это не так. Не останавливаются. Николай II (Романов) не зря заслужил звание «Кровавого», в упор расстреляв наивную русскую толпу, но дети, братья и отцы тех, кого он с таким шиком размолотил из трехлинеек и пулеметов в 1905-м, с ним все равно поквитались в 1917-м, попутно испепелив и все вокруг. По общим итогам этого происшествия Николай был номинирован на нимб, а покрошенные его пулеметами тетки и детишки с иконками забыты «яко же не бывшие».

Как показывает опыт, русская революция неприхотлива. Все, что ей нужно для начала, – это парочка зажигательных идей и что-нибудь политически огнеопасное. Например, глобальная общегосударственная ложь, возведенная в догму. Как мы могли наблюдать в 1917-м, наилучшим образом революционное пламя распространяется по имперско-патриотическим конструкциям.

Почему?

Дело в том, что именно их всегда возводят из легко разоблачаемого вранья, вспыхивающего от малейшей искры. А завалы вранья этого типа в сегодняшней России чрезвычайно велики и с каждым днем приумножаются (как мы только что могли наблюдать на примере с Николаем II и его Кровавым воскресеньем).

Так называемая русская государственность, предлагаемая нынче как идеал и объект страстного ностальгирования и подражания, была возможна только при условии того, что 65 % населения находилось в абсолютном рабстве, а сама Россия была тоталитарным государством, основанным на рабовладении и работорговле. (С 1741 года для крепостных была отменена даже присяга царю, что являлось прямым свидетельством перевода 30–35 миллионов человек в разряд обычного говорящего скота, полностью изолированного даже от номинальных гражданских ритуалов.)

Мы помним главный страх 1812 года, так хорошо сформулированный Н. Н. Раевским: «Одного боюсь – чтобы не дал Наполеон вольности народу». Тогда русское правительство готовилось воевать на два фронта, усиливая в ожидании народных бунтов гарнизоны в уездах и губерниях.

От Наполеона ждали манифеста о крестьянской вольности, который без сомнения поджег бы Россию со всех концов, ибо даже в предвкушении его в имениях князя Шаховского и Алябьева «крестьяне вышли из повиновения, говоря, что они нынче французские».

Из Смоленской, Тверской, Новгородской губерний сообщалось, что «крестьяне возмечтали, что они принадлежать французам могут навсегда».

Витебский губернатор доносил в комитет министров, что «буйство до того простирается, что крестьяне стреляли по драгунам и ранили многих».

Но Наполеон не воспользовался тем козырем, который гарантировал бы ему легкую победу, а России – поражение и крах. (Вероятно, он не захотел делить славу с полуживотными, как тогда воспринимались в мире русские крепостные.)

Наивный миф о «дубине народной войны» развенчивается одной простой цифрой: специальной «крестьянской» медалью «За любовь к отечеству», учрежденной Александром I по итогам войны 1812 года, было награждено… 27 человек.

Специфическая русская воинская традиция – при отступлении бросать на поле боя своих тяжелораненых – связана не с какой-то испорченностью или особой бесчеловечностью русских, а лишь с тем, что и солдат всегда был лишь говорящим скотом, рабом, потеря которого легко восполнялась через рекрутчину. Это касается не только Бородинского позора, когда армия Александра I, отступая, побросала своих раненых на самом поле и в Можайске.

В 1799 году красавец Александр Васильевич Суворов во время альпийского похода без малейших колебаний оставлял своих тяжелораненых «чудо-богатырей» замерзать меж заснеженных валунов Роштока и Сен-Готарда.

Удивительная дешевизна русского солдатского мяса была не только залогом имперских побед, но и причиной возникновения тех славных традиций, отголоски которых сегодня мы видим и в дедовщине, и в сказочной легкости пуска «под нож» толп желторотых «срочников», как это мы недавно могли наблюдать на примере Майкопской бригады.

(Конечно, идеологию не следует мастерить из такого уязвимого, дешевого материала, как казенный патриотизм, но век за веком власть оказывает революции услугу, повторяя свою ошибку.)

Говоря о возможных движущих революцию силах, не следует сбрасывать со счетов и ее эффективность как способа существенного личного обогащения. Помним, что даже камерные смуты 1991 и 1993 годов породили плеяды и династии олигархов. Так что участие в русской революции (на первый взгляд) может стать недурным бизнес-проектом.

Исходя из вышесказанного, возникает закономерный вопрос: следует ли примыкать к «белоленточникам»?

Навряд ли.

И дело даже не в их «норковости», анекдотичности и декоративности. Следует помнить, что «первая волна» революционеров, как правило, гибнет или надолго садится. Конечно, не стоит им особо мешать и подставлять ножки. В конце концов, пусть отработают свое и «заполнят крепостные рвы своими телами». Благодаря им у второй волны появится некоторая почва под ногами. А о первой волне не стоит и беспокоиться. История с ними потом рассчитается; 20–30 лет каторги, веревка или смерть в застенках прекрасно компенсируются бюстиком в краеведческом музее.

(У второй волны судьба тоже редко бывает завидной, но вот «гонорары» обычно повыше: их именами называют небольшие улочки.)

Следует помнить, что наши «первая» и «вторая» волны аффектированы на неприязни к Путину, как будто бы дело в нем, а не в исторической порочности всего государственного устройства в целом, которое наследует страна, несмотря на смену названий и госсимволики.

У тех, кто искренне считает Путина диктатором, тираном и негодяем, представления о диктаторстве, тиранстве и негодяйстве, вероятно, отличаются некоторой незрелостью и наивностью. Полагаю, и для него сегодняшняя картина очевидна и мучительна в высшей степени.