Смутное время - Казимир Валишевский

Несчастный ли случай или убийство, но сила обоих этих утверждений одинакова, тем более что их ответственным виновником оказывается одно и то же лицо. Председателем следственной комиссии 1591 года и вдохновителем манифеста и канонизации 1606 года действительно был все тот же Василий Иванович Шуйский, невозмутимо противоречивший себе в обоих случаях.

Уже один выбор Шуйского председателем следственной комиссии, кажется, представляет достаточно красноречивое свидетельство в пользу невиновности Годунова. Ведь Василий Иванович принадлежал к семье, среди членов которой правитель менее всего мог искать себе соучастников. Чтобы устранить этот довод, указывали на недавнюю женитьбу Дмитрия Шуйского – брата Василия – на свояченице Годунова, дочери Малюты Скуратова. А с другой стороны, товарищи Шуйского, Клешнин, дьяк Елизар Вылузгин и митрополит Геласий, представляли-де все поруки своего полного послушания. Пусть будет так.

Все протоколы следствия сохранились в московских архивах, не хватает лишь немногого (но официальное издание преувеличило значение этих пропусков). Эти пропуски, если их и в самом деле так много, во всяком случае, касаются лишь подробностей, сравнительно несущественных. Документ этот несчетное число раз был анализирован, подвергаем самой кропотливой и порой чересчур суровой критике. Конечно, следствие Шуйского и его товарищей нельзя назвать образцовым. Да и странно было бы искать таких образцов в юридических памятниках шестнадцатого века. В их произведении легко можно заметить кое-какие упущения по небрежности и много странностей. Так, недостает показаний главного свидетеля – царицы Марии; ее, оказывается, не допрашивали.

Показания большинства других свидетелей чересчур согласны между собой и производят впечатление хорошо заученного урока. Очных ставок не делали, когда это было явно необходимо сделать, а в других случаях не допрашивали порознь, когда это послужило бы на пользу дела. Горожане, селяне, чиновники всех степеней, попы, архимандриты, игумены, простые священники, из которых один, прозываемый Огурец, лишившись жены, недавно перед этим был разжалован в пономари, дворцовые слуги, повара, поварята, булочники, истопники, холопы, – все были призваны сразу и хором повторяли за Василисой Волоховой рассказ, явно бывший отголоском чужих слов. Все они признаны свидетелями-очевидцами, а между тем многие из них, ясное дело, не могли ничего видеть.

Это подозрительное однообразие, однако, не всеобще. В форменном противоречии со всеми остальными находится показание Михаила Нагого. И, в частности, оно свидетельствует об относительной искренности при допросе обеих сторон.

Кажется, этот документ был составлен не на месте допроса; в нем есть указания на такие действия следователей, которые они могли исполнить только впоследствии, только прибывши уже в Москву. И этого обстоятельства вполне достаточно, чтобы объяснить отмеченные выше недостатки в соблюдении формальностей.

Царевич Дмитрий Угличский. Икона. XVIII в.

Наконец, следователи упустили начать дело с начала, а именно они не осмотрели внимательно тело жертвы; они не видали его! Наоборот, еще прежде чем приступить к делу, они допустили как уже добытое следствием самое существенное, что именно следователи и должны были вывести на свет Божий, – смерть царевича и род этой смерти. Они признали достоверным, что малолетний Дмитрий в припадке черной немочи нанес себе смертельный удар, и все свое старание употребили лишь на то, чтобы выяснить, кто подлежит ответственности за этот несчастный случай или за последствия его. Итак, главным образом, они затеяли дело против Нагих, обвиняя их в том, что те без всякого уважительного повода подстрекнули перебить Битяговского и его товарищей по несчастью.

Однако источник этот и в теперешнем его виде не может быть совсем окончательно отвергнут. Вся история человечества перестала бы существовать более чем наполовину, если бы мы без дальних рассуждений отвергали все подобные и еще более сомнительные свидетельства. Даже время, когда так изложено было событие 1591 года, дает ему превосходство перед вторым официальным повествованием, которое спустя пятнадцать лет – и на этот раз явно – было внушено посторонними делу соображениями или легендами. В 1591 году обстоятельства события были еще в полной силе и потому не дозволяли полного искажения. Толкуя их произвольно, следствие не могло, вероятно, изменить самой сути дела. Вот эти факты, как они выясняются на основании официального дознания.

С некоторых пор царевич Дмитрий прихварывал. У него обнаружилась наклонность к падучей болезни. В один из недавних припадков он поранил свою мать свайкою и укусил палец одной из приставленных к нему женщин. Чтобы исцелить ребенка, обратились к знахарю, а когда беда случилась, его обвинили в порче царевича. Эти сведения, собранные следствием, не могут быть все до одного явной выдумкой. Накануне несчастия больному стало лучше, мать повела его к обедне, а вернувшись домой, позволила ему играть во дворе. На следующий день царица поступила так же; ребенок остался с мамкой Василисой Волоховой, кормилицей Ириной Тучковой (по мужу Ждановой, называемой в некоторых документах Дарьей) и постельницей Марией Колобовой (по мужу Самойловой). На заднем дворе к ребенку присоединилось четверо товарищей, мальчики из сословия «жильцов»: Петр Колобов, Бажен Тучков, Иван Красенский и Григорий Козловский. Стали играть в «тычку», попадая ножами в цель. Вдруг у царевича начался припадок эпилепсии; падая, ребенок поранил себе горло ножом, который собирался метать.

Дмитрий скончался не тотчас же; брат царицы Григорий застал своего племянника еще живым, а он прибыл на место происшествия немало времени спустя, когда тревога разнеслась уже по всему городу. Кормилица с криком подхватила ребенка на руки. На крик ее прибежала мать. Ребенок был ранен, но, очевидно, с первого взгляда нельзя было сообразить, насколько рана была опасна. Что же делает мать? Надо было бы ожидать, что она кинется на помощь своему ребенку и вырвет его из рук провинившейся кормилицы, виновной в непростительной оплошности; ведь, конечно, было безумием позволить ребенку, страдавшему падучей, играть с ножом. Но нет! Как я уже указывал выше, рассказ Василисы Волоховой послужил основанием и, так сказать, лейтмотивом для большинства показаний, собранных следствием. А ведь, если верить мамке, царица в этот трагический момент не занялась ни раненым, ни кормилицей. Она все свое внимание обратила только на нее, мамку, и вот эта мамка становится главным лицом и почти, можно сказать, главной жертвой драмы.

Покров на раку царевича Дмитрия. Вторая половина XVII века

Заметим кстати, эта женщина вышла в люди по милости царицы. Будучи низкого происхождения, она проникла во дворец и получила звание большей боярыни только потому, что снискала благорасположение последней супруги Грозного. И вот покровительница и любимица вступают в драку. Раненый ребенок тут же, но одно чувство воодушевляет и побуждает действовать мать, это – гнев. Она схватила полено и с размаху ударила Волохову. В то же время она указывает на сына мамки Осипа как на убийцу царевича. Осипа не было на месте происшествия; по крайней мере он не присутствовал тут, когда произошло несчастие с царевичем. Каким образом и почему на него взваливают вину? Но вот ударили в набат; где именно – на колокольне ли церкви Спаса или царя Константина, – этот вопрос остается нерешенным. Кто первый зазвонил или кто отдал приказание звонить, это – тайна. Собралась толпа, и вместе с ней прибежали братья царицы, Михаил и Григорий. Михаил был «мертвецки пьян»; к тому же у него были личные счеты с дьяком Битяговским. По крайней мере один из свидетелей во время следствия – Суббота, на очной ставке с Федотом Афанасьевичем по прозванью Огурец, показывает, что Михаил Нагой требовал от Битяговского больше денег, чем тот хотел дать.