Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви
Шрифт:
Интервал:
Долгие месяцы спустя после смерти бабушки Розы я ходила пешком от нашего дома на улице Бен-Иегуда до ее дома, стояла у запертой калитки и ждала: а может, бабушка не взаправду умерла, может, она и на этот раз просто заблудилась, и скоро найдет дорогу, и вернется, спустится по пяти ступенькам к узкому переулку, в конце которого стоит их с дедушкой дом, пройдет по каменным плитам размеренными шагами, стараясь не споткнуться о выступающий камень, чтобы, упаси боже, не упасть и не сломать себе шею, как она часто меня предупреждала. Ее дородное тело раскачивается из стороны в сторону («как пьяная», раздраженно говорила мама), и она разговаривает сама с собой – эта привычка появилась у нее незадолго до смерти, «комо уна лока»[30], говорила мама на ладино, чтобы мы, дети, не поняли.
Дедушкино кресло стояло на том же месте, на нем подушка с вышитым гобеленом, рядом стол, за которым я столько раз ела сотлаж с магендавидом из корицы. Я подошла к маленькому каменному дому, прижалась лицом к окну и заглянула. Все стояло на своих местах, как в то время, когда дедушка и бабушка были живы. Ничего в доме не изменилось, никто не прикасался к вещам с тех пор, как бабушка «ушла», как говорил папа. Я вжалась в стекло как можно сильней, пытаясь разглядеть висевший на стене портрет дедушки и бабушки, который я так любила, но мне это не удалось.
Чья-то рука тронула меня за плечо.
– Эй, птенчик! Что ты тут делаешь, Габриэла?
Я обернулась. Передо мной стояла госпожа Барзани, бабушкина соседка, которую так ненавидела мать. В просторном цветастом халате, со скрученным платком на голове. Она прижала меня к своему горячему телу, напоминавшему, как ни странно, бабушкино.
– Где твоя мама? Сколько ты тут уже стоишь? Мама, наверное, уже пошла в полицию.
Она взяла меня за руку, привела к себе домой, усадила на стул, а потом послала одного из сыновей за моей мамой.
Я смирно сидела на стуле и поглядывала на госпожу Барзани, а та суетилась вокруг меня и объясняла другим соседкам, которые вслед за нами вошли в дом, на курдском и на ломаном иврите, что она нашла меня во дворе, когда я пыталась попасть в дом.
– Папуката, бедняжка, она так скучает по своей бабушке!
И на той же ноте, не переводя дыхания, мне:
– Скоро твоя мама придет, заберет тебя домой, а пока поешь.
И она поставила передо мной тарелку с кубэ[31], плавающими в желтом соусе. Но я не хотела есть, я вовсе не была голодна. Я ужасно скучала по бабушке и все еще надеялась, что вот-вот откроется дверь, и она войдет, и обнимет меня, и поведет на другую половину двора, усадит себе на колени и снова станет рассказывать о нашей семье. Только вместо бабушки появилась мама, она бурей ворвалась в дверь и, даже не успев поздороваться, первым делом влепила мне оплеуху.
– Что за девчонка! – прошипела она. – Кто тебе разрешил одной шляться по курдскому кварталу?
От унижения, что она ударила меня при госпоже Барзани и других чужих людях, я ничего не ответила, даже не заплакала, только уставилась на нее, прижав ладонь к горящей щеке.
– Босячка! – шипела мать свистящим шепотом, чтобы не позориться перед госпожой Барзани еще больше, чем она уже опозорилась. – Погоди-погоди, вот отец тебе задаст, моя затрещина тебе пустяком покажется. Эта девчонка меня до сердечного приступа довела, – обратилась она к госпоже Барзани, словно извиняясь.
– Сядьте посидите, вы, верно, долго бежали, – отозвалась та.
Мать испустила театральный вздох, проглотила свою знаменитую гордость и уселась на предложенный стул, стараясь держать спину как можно прямее и натягивая юбку, задравшуюся выше колен.
– Вот, попейте, попейте, – уговаривала госпожа Барзани, поднося матери стакан воды.
А я думала: как же мама не видит, какая хорошая женщина эта госпожа Барзани. Вот ведь мама ее ненавидит, а она о маме заботится, воду ей подает, притом что мама за много лет даже словечком с ней не перемолвилась.
Но мама и не притронулась к воде, которую курдянка подала ей в стеклянном стакане. Было видно, что она беспокоилась не столько обо мне, сколько о том, что теперь ей приходится быть любезной с соседкой, которая послала сына, чтоб она не волновалась. Она ерзала на стуле, ей явно не терпелось как можно скорей убраться отсюда, но, с другой стороны, неловко было проявлять невежливость.
И хоть щека у меня болела ужасно, я тихо радовалось маминому провалу, маминому смущению. Я не понимала, за что мама не любит госпожу Барзани и почему, если какой-то курд тысячу миллионов лет тому назад всадил нож в бок моему деду, теперь все курды в мире виноваты.
Внезапно мама рывком встала, схватила меня за руку и грубо сдернула с места. Она крепко стиснула мою руку – я чуть не заорала от боли, но сдержалась, – и потащила меня к двери. И в первый раз с той минуты, как ворвалась в дом ненавистной соседки, она повернулась к госпоже Барзани и сказала, словно сам черт ее принуждал:
– Спасибо, что вы позаботились о ней и послали сообщить мне.
Дожидаться ответа она не стала, вытолкала меня наружу и закрыла за нами дверь.
Пока мы шли к папе, который уже поджидал нас в своем белом «ларке», она исступленно кричала:
– Ты делаешь это мне назло, да? Это потому что я их не выношу, да?
– Но я не ходила к курдам… – попыталась я вставить слово.
– Не ходила? Я тебе покажу «не ходила»! – и она силой втолкнула меня в машину на заднее сиденье. – Она из меня душу вынимает, эта девчонка, она меня добивает… – пожаловалась она отцу и обессиленно рухнула на сиденье рядом с ним.
С той минуты, как мы сели в машину, и пока мы не приехали домой, папа не проронил ни звука, но я видела, что время от времени он поглядывал в заднее зеркальце, проверяя, что там со мной.
– Как она меня позорит! – ярилась мать. – Ну вот что она забыла в курдском квартале? Поставить меня в такое положение, чтобы я должна была говорить спасибо курдянке! Чтобы я стояла там как истукан и не знала, что делать! И перед кем?
Мать вела себя так, словно я была пустым местом, а не сидела на заднем сиденье, скорчившись и уткнувшись носом в стекло.
– Зачем мы взяли ссуду и переехали на Бен-Иегуда? Зачем я ее записала в детский сад в Рехавии? Зачем отправила ее учиться у Давида Бенбенисти в Бейтха-Керем?
И в самом деле – зачем? Я тоже не понимала, почему должна ехать автобусом до самого Бейтха-Керема, когда все дети из нашего района учатся на улице Арлозорова, в паре метров от дома. Но я не смела высказать вслух то, что думала, и только все больше съеживалась на своем сиденье.
– Подожди-подожди, вот отец тебе задаст, когда мы приедем домой, – не унималась она. – Скажи ей, Давид, скажи, что ты ей всыплешь так, что у нее попа будет красней, чем у павиана в Библейском зоопарке. – Прекрати говорить за меня! – впервые вспылил папа.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!