Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

А тогда в Трезене даже мужи приходили, чтобы поглядеть на мою борьбу, и с некоторыми я вступал в состязание. Хотя они успевали разучить несколько моих захватов, я всякий раз был чуть быстрее, предвидя их действия. Люди начали поговаривать, что между мной и богом, конечно, есть какая-то связь: разве мог бы я побеждать столь рослых мужей, если бы колебатель земли не валил их на землю своей дланью.

Итак, к семнадцатилетию я приближался в большом согласии с самим собой, хотя ростом едва перевалил за пять с половиной футов. Это не мешало мне в отношениях с девушками, и они рожали от меня настоящих светловолосых эллинов. Лишь один вышел смуглым и темноволосым, но таким был и родной брат моей подруги.

Настал месяц моего семнадцатилетия. И во вторую четверть луны, в день моего рождения, мать сказала, позвав меня к себе:

– Пойдем со мной, Тесей, я должна кое-что тебе показать.

Сердце мое остановилось на миг. Столь давно хранимый секрет подобен перетянутой струне лиры, которая может лопнуть от дуновения воздуха или прикосновения перышка. Безмолвие окутало меня – так было перед землетрясением.

Я отправился вместе с ней; мать вывела меня через заднюю дверь на дорогу, поднимающуюся к горам. Я неслышно ступал на полшага позади нее. Тропа привела нас в ущелье, подножие которого поросло зеленевшим папоротником, поверху усыпанным листвой; по глубокому дну его сбегал горный ручей. Мы пересекли поток по огромному плоскому валуну, брошенному сюда гигантами в незапамятные времена. И все это время мне казалось, что на спокойном лице матери я вижу печаль, и сердце мое холодело; не так должна выглядеть женщина, которую почтил бог. Мы свернули от ручья и вступили в священную рощу Зевса. Она состарилась еще во времена берегового народа, раньше нас владевшего этой землей. Но и наши предшественники говорили, что возраст этой рощи нельзя и представить.

Стояла такая тишь, что можно было услышать, как падает с ветки желудь. Наступила весна, и огромные разлапистые ветви только что покрылись нежной листвой, а вокруг стволов, которые едва могли обхватить, взявшись за руки, двое мужей, блеклыми звездочками пестрели тенелюбивые цветы. Пахло прошлогодними палыми дубовыми листьями, мягкими и черными или еще шелестящими и бурыми. Всю дорогу мы промолчали, и теперь даже хруст сучка под ногой казался громким.

Посреди дубравы располагалось самое священное место, куда Зевс метнул свою молнию. Сраженный им древний дуб уже почти сгнил – так давно это было.[24]Но хотя огромные ветви дотлевали среди зарослей ежевики, пень еще торчал одиноким зубом, тая в себе остатки жизни, – бледно-зеленые ростки пробивались на корнях, словно колени, выступавшие из почвы. Место это настолько священное, что ни одно деревце не посмело вырасти на земле, пораженной тучегонителем. Сквозь прорехи в зеленой крыше можно было видеть море.

Моя мать шла в своих сандалиях с золотой застежкой, приподнимая спереди юбку, чтобы не испачкать ее о склон. Пробиваясь сквозь листву, солнечные лучи падали на ее прекрасные, отливавшие бронзой волосы, на выступы под корсажем, открывавшим розовые кончики подрагивающих грудей. Широко расставленные серые глаза под широким лбом, мягкие брови, почти сходившиеся над гордым прямым носом; их очертаниями, как и плавным изгибом век, она особенно гордилась. Как у всякой жрицы, рот ее был создан для тайн, однако он оставался серьезным, а не лукавым, как иногда бывает. Хотя сам я, конечно, не мог видеть этого, но люди говорили, что мы с ней похожи; особенно приятно было слышать, что мне достались ее глаза. (Конечно, мои-то казались из-за загара более голубыми, и подбородок был мой собственный, ну, может, отцовский.) Но тогда – как давно это было – я видел в ней прежде всего жрицу, к которой никто не смеет подступиться с расспросами. Богиня словно бы вооружила ее; поэтому, если бы она объявила мне, что отец мой – хромой перегонщик Фиест, составлявший благовонные отвары для ее купания, или свинопас из далеких гор, позор даже не коснулся бы ее – только меня.

Она подвела меня к священному дубу, остановилась, и я увидел возле ног ее камень.

Я знал его. Камень этот я отыскал еще мальчишкой, когда вместе с Дексием мы на цыпочках пробирались вглубь рощи, подбадривая друг друга под неотступным взглядом деревьев; живущие здесь дриады так пристально глядят тебе в спину, как не бывает в других лесах. Старую серую плиту положили здесь в качестве алтаря, должно быть, когда Зевс впервые поразил эту землю. Я ни разу никого не встретил в роще, а вот свежий пепел, словно после жертвоприношения, находил нередко. Зола виднелась на плите и сейчас, она казалась даже теплой. Я подумал, не мать ли моя побывала здесь. Быть может, ей явилось здесь некое предзнаменование, о котором она теперь хочет мне поведать. Я повернулся к ней, ощущая, как по рукам побежали мурашки.

– Тесей, – проговорила она. Услышав хрипотцу в голосе матери, я удивленно посмотрел на нее. Она моргнула, и я увидел на глазах ее влагу. – Не сердись на меня. Не я так решила. Я поклялась твоему отцу клятвой, которую не посмеют нарушить сами боги, а уж тем более я. Я поклялась ему и Рекой,[25]и дочерьми Ночи[26]не открывать тебе, кто ты такой, пока не сумеешь самостоятельно поднять этот камень.

На мгновение сердце мое подпрыгнуло: царственная жрица не станет принимать подобных обетов по требованию низкого человека. Потом я поглядел снова и понял, почему она плачет.

Она с трудом проглотила слезы, я даже услышал звук.

– Под этой плитой погребены доказательства, которые он оставил для тебя. Он велел, чтобы я испытала тебя в шестнадцать, но тогда я увидела, что твой срок еще не пришел. Ну а теперь я должна.

Слезы бежали по ее лицу, и мать стерла их рукой.

Немного погодя я сказал:

– Очень хорошо, матушка. Прошу тебя – сядь там и не смотри на меня.

Она отошла, и я снял браслеты. Кроме них, выше пояса на мне ничего не было; я ходил без одежды в любую погоду, чтобы быть крепче. Увы, подумал я, особой пользы мне это не принесло.

Согнувшись над камнем, я принялся рыть руками, пытаясь нащупать нижнюю кромку. Надеясь, что с другого края он будет тоньше, я освободил камень со всех сторон, по-собачьи отбрасывая землю. Но другой конец плиты оказался еще толще. Поэтому я вернулся назад, широко расставив ноги, запустил под камень пальцы и потянул. Плита даже не сдвинулась с места.

Я остановился, задыхающийся и надломленный, будто едва объезженный конь, вдруг обнаруживший, что колесница так и осталась позади него. Я потерпел фиаско, еще не приступив к камню. Задание это было бы по силам разве что молодому Малею, рослому как медведь, или же Гераклу, зачиная которого Зевс продлил брачную ночь на трое суток. Это было задание для сына бога, и я теперь все понял. «Должно быть, среди богов все бывает как у людей, и даже законный сын бога может пойти в мать. В жилах моих одна часть ихора[27]подмешана к девяти частям человеческой крови; камнем этим бог испытует меня и отвергает». Я вспомнил все, что вынес и претерпел; с самого начала мои старания ничего не стоили, и мать моя плакала от стыда.