Избранник ада - Николай Норд

Больше мне здесь быть не пришлось, незачем было – в тот же день выпал густой снег, заваливший все тропки, дорожки и дороги. Завалило снегом и завалинку, и все следы бабая потерялись навсегда.

А клок шерсти от бабая я положил в спичечный коробок и спрятал в фанерный ящик для игрушек, который стоял у нас в комнате под стулом. Иногда я открывал коробочку, разглядывал шелестящие волосья, нюхал их. Они пахли крупным зверем. Будучи, позже в зоопарке, я узнавал этот запах, у клетки с кабанами. Но и, одновременно, они источали запах… человека! Причем, этакий, мужской запах застарелого пота, который бывает в предбаннике, когда туда пригоняют на помывку роту солдат.

Парадокс же этой истории заключался в том, что из нас двоих, тогда у бани, «бабая» видел один только я.

Впоследствии, будучи в зоопарках, я ни на одном животном не видел подобной шерсти, в том числе и у приматов. Что касается самой коробушки с клоком непонятных волосьев, то она хранилась у меня дома довольно долго. Почему я не выбрасывал этот клок, несмотря на очевидную его бесполезность, как старые игрушки, время которым давно вышло, я не знал и сам, и он продолжал лежать в ящике моего стола до нашей второй и последней встречи с этим загадочным существом…

…Оставив в покое медальон, я перебрал и пересмотрел с десяток колец и золотых перстней старой работы, с разномастными камнями. Один был из платины или белого золота, я так, толком, и не разобрался, тоже без пробы, с сапфиром, величиной с боб, с умеренной интенсивности васильково-синим бархатистым цветом. Истинной лаской для глаза была полуметровая нить крупного, ровного жемчуга, все жемчужины которой были подобраны почти одинакового размера и выглядели близнецами. Причем, это была одна из разновидностей жемчуга – голубой – очень редкий, уникальный драгоценный камень. Оказались в этой маленькой коллекции и несколько золотых червонца с профилем последнего Российского Императора.

Завершал набор драгоценностей огромный золотой паук весьма искусной затейливой работы, видимо, выдающегося мастера, описать словами которую – весьма сложно. Габариты его превышали размеры спичечного коробка. Голова насекомого была выполнена из хризолита редчайшего, оливково-зеленого, цвета – исключительно чистого, со ступенчатыми гранями, и имела несколько удлиненную форму, по сравнению с обычной паучьей головой, видимо, потому, чтобы не уменьшать размер камня. Вес его приближался к двадцати каратам. Туловище гигантского паука представляло собой очень крупный рубин, по форме приближающийся к неправильному ромбу и внешне весьма похожий на Рубин Черного Принца – одного из главнейших камней Британской Короны. Правда, размерами он несколько уступал своему собрату, но тоже был весьма невероятен – примерно, с голубиное яйцо и весом не менее пятидесяти карат! Его брюшко было огранено в правильный конус, будто предназначенный для того, чтобы вставить паука в некое, где-то уготованное ему, ложе. В нем один только рубин тянул на миллионы: рублей ли тогдашних, долларов ли – неважно, и стоил многократно больше, нежели все остальное содержимое драгоценной коллекции.

Когда я вертел золотого паука в руках, я заметил, что мои пальцы оставляют на насекомом мокрые следы – мои руки, впрочем, как и я весь сам, покрылись холодным, липким потом. Откуда-то изнутри меня выползла икота, которую я безуспешно попытался залить пивом из холодильника. Невероятно, но мне почудилось, что от этого камня веет, морозящей душу, смертью. На миг показалась, что Она, непрошенная, вдруг, мельтешнула передо мной наяву, просвистев клинком своей могильной косы прямо у меня над головой. От этого пальцы мои, сами собой, разжались, и паук выскользнул из моих рук, приглушенно брякнув об алое бархатное дно шкатулки. Он упал на спину беспомощно, словно прося о пощаде, и уставший делать смерть. Наверное, это бесценное насекомое и, в самом деле, было причиной гибели не одной человеческой жизни. И, вообще, от этих сокровищ несло чем-то зловещим. Касаясь их, я словно прикасался к ручке врат, ведущих в саму Преисподнюю…

Я уложил в шкатулку драгоценности назад и вернул ее в родовое свое гнездо – часы, стрелки которых установил на текущее время. Также поступил и с остальными вещами, в том числе и со всеми, оставленными мне, писульками. Когда же дело дошло до пистолета, то я тщательно протер его носовым платком, уничтожив на нем отпечатки своих пальцев, замотал его в бумагу и обвязал атласной лентой – все сделал так, будто я и не касался ТК – решил, что обойдусь пока, как-нибудь, без крови. Правда, было непонятно одно: если Софья и предлагала мне косвенно оружие, то для чего? Неужели лишь для того, чтобы я совершил какое-то ограбление или нужно было пролить чью-то кровь? Но КОГО А, может, это она должна стать киллером? Такая нежная, умная, талантливая, красивая и богатая? Зачем ей это?

Теряясь в догадках, я сидел ослабленный и телом, и духом, потрясенный увиденным. Мысли мельтешили в голове, как молекулы в броуновом движении, и я никак не мог направить их в одно русло. Пришлось опять прибегнуть к спасительному рому. Ухватившись за теплое брюшко бутылки холодной рукой и клацая ее горлышком о ребро стакана, я налил его чуть ли не полным и выпил залпом, закусив только долькой лимона. И такая доза крепчайшего рома, как ни странно, не сделала меня пьяным, веселым и беспечным, а лишь вправила мне мозги на место и вернула хладнокровие. Я закурил, не чувствуя слабящей приятности дымка, чисто на автомате.

КТО ТЫ, СОФЬЯ, черт побери?!

Что ты от меня хочешь? Почему доверилась мне, доверилась в столь запретном, тайном? Почему не побоялась, что я не обворую тебя? Зачем распустила передо мной хвост? Зачем помаячила перед моим носом своей странной пушкой? И зачем тебе я? Только ли из-за любви или приязни ко мне? Зачем ты, при этаком богатстве, заставляешь меня обзавестись для нас сущей для тебя мелочью – какой-то машиной, какой-то там квартирой? Ведь один твой злосчастный паук стоит целой хрущевки и гаража с приличным парком автомобилей!

Эти вопросы выстроились в моей голове, как взвод солдат, ждущих приказа – то есть, ответа. И я попытался их систематизировать и ответить на них, начиная с тех, что казались мне попроще.

Начал с того, чтобы объяснить: почему Софья не побоялась обнажить передо мной свои сокровища?

Ну, конечно, если я что-то возьму себе, найти меня будет нетрудно, при ее-то связях. И искать будет не милиция, вернее не местная милиция, понаедут из Киева. Но, при необходимости, могут подключить и местный розыск, и всесоюзный. Развесят фото на каждом столбе. А фейс себе не сменишь – у нас тогда пластических операций не делали. И если найдут, то вряд ли доставят меня в СИЗО, скорее всего, грохнут «при попытке к бегству».

Но предположим невообразимое – я спрячусь, замаскируюсь. Отсижусь червем во мху где-нибудь на Тунгуске у эскимосов лет десять. Потом выползу на свет. Бородатый, постаревший, трясущийся от страха и уже душевнобольной. С загубленными лучшими годами жизни. Кому я смогу продать драгоценности, которым цены нет? В загранку мне уйти не дадут. А где мне найти в СССР немногих затаившихся Алексов и Корейко? Они и ЦРУ-то неизвестны. Да мне стоит только где-нибудь, кому-нибудь заикнуться о своем богатстве, как Миледи с косой тут же явится за мной, как званая гостья.