Я не хочу остаться один - Дарья Аверад

Это была та самая фальшивая улыбка, которую он научился показывать для того, чтобы люди поверили, что он счастлив. Аято быстро прознал этот приём, а потому в такие моменты никогда не смотрел на губы Кена, как бы широко они не были растянуты. Аято смотрел в глаза. А те не врали. Как и сейчас. Уже покрасневшие, уставшие, потерянные и совершенно разбитые.

Аято тяжело вздохнул.

– Я просто знаю, каково это, когда теряешь последнее. Поэтому, вот.

Аято протянул бледную руку вперёд и положил на стол плюшевого кролика. Его левая лапка оказалась на месте, хоть и была безобразно пришита. Синие нитки торчали из стороны в сторону. Казалось, что их легко можно вытащить, но всё это было неважно. Ведь внутри у Кена спёрло дыхание. Мальчик округлил карие глаза и взял кролика в руки. Он трепетно посмотрел на игрушку и неторопливо начал осматривать синие нити, торчащие из живота и плеча кролика.

– Там пуха не было, я не нашел в доме и, в общем, порезал свою футболку, засунув кусочки в игрушку. Ниток коричневых тоже не нашёл. Поэтому взял синие. Они хоть и хлипкие, но держатся. Я проверял, – тихим голосом сказал Аято, смотря то на игрушку, то на Кена.

Судзуки улыбнулся, всмотревшись в мордочку кролика, а затем аккуратно посадил его на свой учебник. Мальчик спрыгнул со стула, тут же накидываясь на Аято с объятьями. Кен крепко зажал блондина в руках, продолжая широко, но уже искренне улыбаться. А Аято застыл, как вкопанный. В ответ не обнял и даже как-то напрягся всем телом. Такимуре пришлось простоять так ещё целую минуту, прежде чем Кен ослабил хватку. А после, в одно мгновение, Аято рванул из комнаты, неразборчиво буркнув кареглазому:

– Мне надо в ванную.

В тот день Аято осознал, что Кен всё-таки был одинок. И, возможно, гораздо более одинок, чем он сам. Такимура потерял всех, когда ему исполнилось шесть, но и за эти недолгие годы мальчишка успел познать сущность родительской любви. Что касается Кена, то он уже родился одиноким, сам за себя, против целого мира. И, не имея даже малейшего понятия о бескорыстной поддержке, вмиг решил, что синие нити связали нечто большее, нежели мягкий плюш.

***

“Белые и чёрные клавиши играли под властью нежных женских рук. Тонкие пальцы творили пленительную музыку, словно сама мелодия грациозно кружилась в танце. Благозвучность фортепиано придавала волшебные ноты в тихую домашнюю обстановку. Никто из домочадцев не нарушил мелодичную ауру, ведь чтобы звук ворвался в душу, он должен быть окутан молчанием.

В просторной гостиной за инструментом сидела белокурая девушка. Рядом с ней на ковре около камина расположился её ребёнок, точная копия матери. Малыш увлечённо наблюдал за действиями женщины и сам не замечал, как проваливался в сон…”

Аято проснулся от громкого школьного звонка. Он поднял голову с парты и встретился глазами с одноклассницей, которая сидела перед ним и, видимо подглядывала за спящим блондином. Девочка ойкнула и неловко развернулась назад. После чего потянулась к подруге и начала что-то усердно нашептывать той на ухо, периодически хихикая и направляя указательный палец в сторону Аято.

Хмурый мальчуган встал из-за парты и подошёл к Кену. Тот уже сложил свои учебники и как всегда лучезарно улыбнулся Аято. Почему-то сейчас от этой приторности у голубоглазого сводило челюсть.

Ребята шли по коридорам просторной школы. Уроки на сегодня закончились, однако мальчики домой не спешили. Кена там ожидал очередной репетитор, и ребёнок захотел отдохнуть перед продолжением тяжёлой работы. Мальчишки проходили мимо множества кабинетов, но одна из дверей была слегка приоткрыта. Музыкальный класс. Кен просунул голову в дверной проём и, убедившись, что кабинет пуст, зашел внутрь, зовя за собой Аято. Тот потрушивался на месте, но зайдя, замер как вкопанный. Его взгляд пал на фортепиано, находившееся в углу класса. Тысячу мыслей и воспоминаний прокрутилось в белокурой голове. И Аято вдруг вспомнил свой сегодняшний сон, когда он уснул во время урока. Голубоглазый мальчик подошёл к инструменту, опуская руку на клавиши и начиная обводить их контуры детскими пальцами.

Из состояния некого гипноза его вывел звонкий возглас прямо над ухом. Кен уже минуту пытался достучаться до Аято, но тот словно и не слышал, задумавшись над чем-то своим.

– Ты чего такой? – недоуменно поинтересовался кареглазый, облокотившись на фортепиано и лукаво посмотрев на инструмент. – Нравится?

– А ты и впрямь как Шерлок – неловко усмехнулся светловолосый.

В ответ Кен широко улыбнулся и, подняв на старшего серьёзный взгляд, спросил:

– Почему бы тебе не пойти на уроки музыки?

– Не выйдет, я не хочу, да и не смогу, – в эту минуту Аято искренне надеялся, что Кен не полезет к нему с расспросами.

– А я говорю, что получится. И ты этого точно хочешь.

“Какой же он всё-таки приставала” – закатил голубые глаза мальчишка.

Аято скрестил руки на груди и ответил:

– Просто пошли отсюда, – светловолосый резко развернулся, и его плечи опечалено опустились. Глаза стали бегать из стороны в сторону, а руки сжались в кулаки. Почему-то в этот момент хотелось заплакать. Кен ещё раз посмотрел на фортепиано, а затем на Аято.

Внезапно, в класс вошла молодая девушка. Её тёмные волосы были распущены, а губы отдавали розовым блеском. Она наклонилась к ребятам, приветливо улыбаясь, и удивлённо спросила:

– Пришли учиться музыке?

Аято было хотел извиниться и выбежать из кабинета, но Кен оказался быстрее и тут же ответил:

– Понимаете, дело в том, что мой друг очень хочет научиться играть на пианино, – Кен приблизил лицо к учителю и прошептал с озорной улыбкой. – Но дело в том, что он жутко стесняется.

Уши Аято покраснели, а сам мальчик перебил Кена.

– Рояль. Это рояль.

Молодая учительница присела на один уровень глаз с Аято и протянула мальчугану свою руку.

– Ну, давай знакомиться, друг.

В этот момент внутри Аято что-то переменилось. Он посмотрел на учительницу, а затем обернулся к Кену. Тот подмигнул парнишке и широко улыбнулся. От этого на лице Аято тоже появилась улыбка. Такая мимолётная, но достаточно искренняя, чтобы не успеть скрыться от Кеновых глаз. А Аято, кажется, почувствовал себя счастливым. Играть на фортепиано, как и его мать, было мечтой мальчишки чуть ли не с самого рождения. И Кен уже не казался голубоглазому таким надоедой. Каким бы прилипчивым он ни был, абсолютно непонятным для Аято образом, Кену удалось исполнить мечту блондина. Пусть тот и не просил. А просьбы, по всей видимости, ни к чему. Думая об этом, Аято не заметил, как они с Кеном стояли, улыбаясь друг другу совсем по-детски, как и полагалось ребятам. И плакать больше не хотелось. И спокойнее стало обоим.

***

С того момента жизнь мальчишек поделилась сразу на три. В одной нескончаемые издевательства, насмешки и боль, причиненная одноклассниками. Во второй страх и усталость, которые брали вверх дома. Кен боялся, что отец узнает о травле и сочтёт его слабаком, потому и натягивал улыбку даже тогда, когда боль разрывала всё на кусочки. А ночью кареглазый давал волю слезам и трясся от невозможности что-либо исправить. Ребёнок обращался ко всевозможным силам, каждую ночь он смотрел в потолок и молил о спокойном завтрашнем дне, плакал и неустанно молил.