Незнакомец - Шарлотта Линк

Теперь можно было все начинать сначала. Мир протянул к ней руку, прикоснулся к ней, высвободил ее слезы. Можно было также сказать, что кто-то схватил ее в охапку и оттащил от края утеса, с которого она только что хотела броситься. И это означало, что ей придется отложить свои намерения, поскольку надо будет заново начать этот длинный, крутой путь наверх к вершине утеса, и при этом напрячь все свои силы, чтобы пройти его шаг за шагом. Но когда-нибудь она вновь будет стоять там, наверху. Только на этот раз выдернет телефонный штекер из розетки.

Ребекка взяла упаковки с таблетками, отнесла их наверх в ванную, положила в самый дальний угол шкафчика и запомнила их вид, утешающий и многообещающий. Они под рукой. Она может взять их в любой момент. Ей нужно лишь всегда твердо помнить об этом.

В зеркале над умывальником Ребекка увидела свое бледное, как у привидения, лицо. Как только можно быть таким бледным в разгар лета на юге Франции? Как будто она как минимум целый год не получала ни единого луча солнца. Но в принципе так оно и было. Когда она вообще покидала дом? Всегда рано утром, чтобы пройти свой круг по саду, но в это время солнце еще только собиралось взойти. Иногда вечерами Ребекка выходила на террасу, но редко. Феликс очень любил проводить на террасе длинные вечера, сидеть там по полночи. Они пили красное вино и считали падающие звезды. Разве она могла вынести без него теплый воздух, теплый ветерок и свет луны?

Женщина еще раз провела щеткой по волосам. После того, как она узнала, что у нее будут гости — к сожалению, — появилась необходимость съездить в деревню, чтобы закупиться продуктами. Ее морозильная камера была наполнена едой, но Ребекка не собиралась ничего готовить. Эмоциональное напряжение в это утро было слишком сильным; ясно, что у нее не будет сил, чтобы вечером еще и стоять у плиты. Она знала одну маленькую лавку, где можно было купить готовые салаты, а кроме того, там продавался особенно хороший сыр. К салатам она сделает горячий багет в духовке. Этого должно хватить. В конце концов, она не просила навещать ее.

* * *

Лавка, в которую собиралась сходить Ребекка, находилась тут же, в порту Лё-Брюске. На набережной толкались целые полчища туристов — отвратительные, блестящие от масла для загара, полуголые мужчины с толстыми животами, женщины в едва видных бикини, оставлявшие на виду их целлюлит, ревущие дети, недовольные подростки с красивыми телами, но зато с придурковатыми лицами. Из многочисленных лавочек вдоль улицы воняло топленым жиром. Предлагали печеные яблоки и колбаски, цыплят гриль, пиццу с бороздками жира, киши[3], пахнущие копченым салом и, видимо, напичканные хозяином лавки всевозможными остатками, которые он не смог продать на прошлой неделе — во всяком случае, при виде куска этого пирога складывалось именно такое впечатление. Ребекка спрашивала себя, как люди могли это есть, да еще и при такой жаре. А еще она спрашивала себя, почему им не становилось плохо от одного только запаха, и как можно было вообще выдержать эту сутолоку и близость голых тел, от которых несло по́том…

И почему она видела только отвратительных людей?

Ребекка, конечно, знала, что здесь прохаживались не только мужчины с толстыми животами, а также что Лё-Брюске был местом встреч не только женщин в бикини, не имеющих для этого подходящей фигуры. Наверняка здесь гуляли и веселые подростки, и прелестные маленькие детишки. Но было, наверное, характерно то, что все отвратительное и вульгарное доминировало над красивым и утонченным, затмевая его до невидимости. Кроме того, это явно было связано и с душевным состоянием Ребекки. Она намеревалась распрощаться с миром и жизнью, и это было частью процесса — фокусировать свое внимание на отталкивающей стороне земного существования, исключая при этом хорошую сторону.

Хотя в данный день и на данном месте это не стоило особого труда.

Когда Ребекка добралась до магазинчика, в котором хотела закупиться, ее несчетное количество раз обругали, толкнули и отпихнули в сторону; она получила коричневое пятно от масла для загара на рукав своей белой футболки и в последнюю секунду смогла увернуться от подростка, летевшего на бешеной скорости на своем скейтборде, невзирая на сутолоку. Ей было жарко, и она почувствовала, что у нее начинает болеть голова. Несмотря на то что Ребекка была нервозной и изможденной — а может быть, и именно поэтому, — когда она распахнула дверь в маленькую лавку, ей пришла в голову неожиданная мысль: как же странно, что она сейчас стоит здесь и ощущает свое тело таким тяжелым, таким болезненным и сильно потеющим, когда, собственно, к этому времени она уже должна была быть мертвой, если б течение дня не приняло такой неожиданный поворот.

Ее вдруг стало знобить. Она содрогнулась, и причиной этому был не только прохладный воздух в лавке, где работал кондиционер.

К счастью, за прилавком стоял не владелец магазинчика, а юная девушка, которая, видимо, подрабатывала здесь летом и Ребекку не знала. Раньше Брандты часто закупались здесь, но после смерти Феликса его жена больше не бывала в этой лавке, и ей не хотелось бы отвечать на вопросы и давать пояснения. Тем более принимать соболезнования. Хотя все эти люди, конечно, имели добрые намерения по отношению к ней, но Ребекке все комментарии по поводу смерти Феликса с первого момента казались лживыми. Потому что они даже отдаленно не могли сравниться с той болью, которую испытывала она, и все их сочувствие и понимание не соответствовали тому, что означала для нее утрата мужа. Его кончина была ее кончиной, но разве кто-нибудь это понимал? А самым издевательским ей всегда казалось изречение "Жизнь продолжается". Феликс сказал бы на это: "Чушь". Жизнь вовсе не продолжается. Можно еще дышать, есть, пить и чувствовать, как бьется собственное сердце, но все равно быть мертвым. Однако Ребекка всегда считала излишним пытаться объяснить это кому-нибудь.

Она купила несколько сортов сыра, салаты и оливки и уже покинула лавку, когда до нее вдруг дошло, что она непроизвольно купила все то, что покупала раньше, когда Феликс еще был жив. Она выбрала то, что он особенно любил. Так же, как до сих пор она готовила его излюбленные блюда, хотя сама не очень-то любила их есть, да и вообще не испытывала чувства голода, так что в конечном итоге выбрасывала все приготовленное. Это походило на закон, которому она будет следовать всегда. Она не могла поступать так, словно он мертв. Делать вид, что он мертв!

Ребекка чуть не рассмеялась, хотя смеяться ей сейчас хотелось меньше всего. Какая сумасшедшая формулировка! Она не могла делать вид, что он умер. Феликс был мертв, черт побери! Она стояла у его могилы, лопатой сбрасывала землю на его гроб и словно через пелену или через стену воспринимала стоящих вокруг людей с траурными, озадаченными лицами. Некоторые из них плакали, произносились речи о невосполнимой утрате и о том, что Феликса слишком рано вырвали из их круга…

— Вы не должны видеть в его смерти произвольное, несправедливое решение судьбы, — говорил Ребекке пастор, и его голос тоже звучал издалека, — ему было предназначено умереть в этот час и таким образом, и когда-нибудь придет ответ на ваш отчаянный вопрос "Почему?".