Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

– Это не наш метод, – покачал он головой. – Это годится там – от безысходности, безработицы.

– У меня безысходность и безработица, – зачем-то ответила Наталья.

Фил сунул ампулу в нагрудный карман ослепительно белой рубашки. Поправил темный-претемный узкий галстук.

– И с первым, и со вторым разберемся. А вот с этим, – он прижал руку к карману, – придется разбираться самой.

Он помолчал и странно сказал:

– Представь, что у некоего человека есть способность понимать все языки мира. Все, какие есть, и все, какие только были в истории. Мертвые и живые. Примитивные и сложные. Естественные и искусственные. Любые. Как ты думаешь, на каком бы языке разговаривал этот абсолютный полиглот?

Фил в своем репертуаре задавать парадоксы. Надеется ее отвлечь?

– Не знаю. Ничего не знаю. На любом. Какая ему разница?

– А мне кажется, что он будет немым, – сказал Фил.

– Я бросила своего ребенка, – зажмурившись, сказала Наталья. Но даже жалости к самой себе не возникло. – Отказалась. Бросила. Презрела.

– Ты это о Кюри? – Фил закурил. – Хочу тебя успокоить…

– Она тоже являлась экспериментом. Зачатие в пробирке. Слышал о таком?

Фил долго молчал.

– Об этом обязательно говорить?

– Ах да, не слышал. О таком не сообщат по радио и в «Науке и жизни» не напишут. А знаешь почему? Потому что кое у кого нет научных тормозов. Добилась мейоза – сливай в раковину и пиши статью об очередных успехах советской науки. Большинство бы так и сделало.

Фил встал, и Наталье показалось, что он уйдет. Это бы ее не остановило – она бы плакалась в жилетку креслу. Но Фил всего лишь подошел к окну, открыл его и остался там стоять.

– А у меня нет тормозов, Фил. Понимаешь? В чем угодно есть, даже в обычных бабьих штучках не тормоза, а тормозища, а в науке – нет. Вообще нет. Поэтому я… Подумаешь – зачатие! Холодное, в пробирке – без любви, хотя какая любовь – даже без животной страсти. Всё взвешено и рассчитано. А вот получить из этого комочка слизи живое и орущее – это да, прорыв в науке. Но в расчеты закралась ошибка. Как там… Ах да, тебя это не интересует.

– Прекрати, – попросил Фил. Почти жалобно. Не всякий выдержит богатства чужого внутреннего мира. Со своим бы справиться.

– Прости. Но скажи – зачем это всё?

– Что? – Фил подвинулся ближе.

– Всё, – упрямо повторила Наталья. – Наука. Знание.

– Знание – сила, – сказал Фил.

– Чушь. Многие печали. Ничего, кроме печалей. Пытка природы. Думаешь, можно доверять показаниям, полученным под пыткой? Мертвечина.

– Я тебя не понимаю, – вздохнул Фил.

– Знание – как вода. Из сказки. Бывает живое, а бывает мертвое. Не вредное. Мертвое. Но самое ужасное, что мы потеряли критерий, который мог их разделять. Отделять агнцев от козлищ.

– Ты бредишь.

Наталья замолчала. Молчал и Фил. Потом всё же сказал:

– Он живет на мгновение назад. Чертова псина. Мы еще точно не определили, но несовпадение временных фаз подтверждено. Никто ничего не может объяснить. Почему воду пьет, корм жрет, а пули в него не попадают и голыми руками его не схватить? У нас даже аппарата нет, чтобы это описать. Грубо. Приближенно. Но эффекты! Великолепная физика!

Великолепная физика. Великолепная физиология. Великолепная наука. Наталья шевелила губами, пытаясь пересчитать трещины на побелке. Почему-то ей казалось – сколько трещин, столько и людей, которых наука ухитрилась осчастливить. Хотя бы походя. Недокументированной способностью науки делать людей счастливыми.

– В общем, я уговорил деда… хм, Николая Ивановича отменить свое решение. К черту Сорбонну, у нас тут дел невпроворот. А времени нет. Нет времени! Собака, живущая в прошлом, есть, а времени нет. Такой вот парадокс Эйнштейна, будь он неладен.

9

– Не снимай очки, – попросил Бравый. – Очки тебе очень идут.

– Хорошо. Как прикажете, товарищ капитан, – Наталья разделась и теперь стояла перед ним, не очень понимая, что делать дальше. Бравый как-то нерешительно расстегивал пуговицы на кителе.

Со стороны выглядело, наверное, смешно. Два взрослых человека, один из которых полностью голый, если не считать очки, а другой медленно переходящий в такое же состояние, собрались с вполне понятным намерением в комнате с расстеленной кроватью, но при этом ведут себя как сопливые подростки, впервые решившие попробовать то, о чем зубоскалят в подворотнях.

Наталья подошла к постели, некогда имевшей полное право называться супружеской, откинула одеяло и легла. Заложила руки за голову и смотрела на Бравого.

Тот отвернулся и возился теперь с галифе. Военная форма явно не способствовала адюльтеру. Наталья протянула руку и погладила Бравого по голой спине.

– Ты знаешь, моя жена… бывшая жена никогда не снимала ночнушку.

– Почему?

– Стеснялась, наверное. Говорила, что голыми это делают только проститутки.

– А ты и не настаивал.

– А я и не настаивал.

Он справился с галифе, стянул трусы и лег.

– Но ты же настоял, чтобы я не снимала очки.

– Я попросил.

Наталья сняла очки и положила их между ними.

– Считаешь меня проституткой?

– Нет-нет, что ты! – Он даже сел. – Прости, не понимаю зачем вообще об этом заговорил.

– Наверное потому, что никогда до этого не изменял супруге.

– Проклятье, – Бравый дотянулся до кителя и достал из кармана сигареты. Долго и неловко прикуривал.

– А мне можно? Или это тоже больше соответствует дамочкам легкого поведения?

– Нет-нет, моя дымила как паровоз, – он отдал ей свою сигарету и достал новую.

Наталья затянулась и собралась съязвить, что хоть в чем-то соответствует высоким морально-этическим стандартам жены советского офицера, то есть бывшей жены, но промолчала. Они усиленно дымили, стряхивая пепел в причудливую морскую раковину, которую Бравый уместил между ними. Преграда между двумя обнаженными телами только росла. Осталось поставить сюда еще радиоприемник и натянуть ночнушку, которой у нее не было, и наступит полная семейная идиллия.

– Так и будем курить, товарищ, по одной? – Наталья загасила окурок.

– К черту, – Бравый переставил раковину на столик. – Очки надень.

– Это просьба?

– Приказ.

Она ничего не чувствовала. Как под местным наркозом. Трение слизистых оболочек, и всё. Она и раньше не отличалась темпераментом, но теперь совсем иное. Омертвление чувств. Обуздание инстинктов. Это ненормально, тем более что остальные реакции организма оставались в пределах нормы. Хотя что такое норма в постели? Лежать, раздвинув ноги, и смотреть в потолок? Бравый тыкался губами в щеку, мял грудь. Наталья хотела дождаться разрядки, но у соломенного вдовца долго не получалось.