Привычка ненавидеть - Катя Саммер

будто каратист, намереваясь разбить его пополам. Савва еще умудряется изобразить удивление, а мне настолько надоедает этот дешевый фарс, что я готовлюсь всыпать салаге промеж глаз.

— Ох, нихуа хуа! И кто счастливица?

Стискиваю зубы, хрущу шеей, переплетя пальцы, разминаю ладони.

— Да эта ваша, — он чешет репу, будто вспоминает, — Ланская.

Сука.

— Но гордиться нечем, она сейчас, наверное, согласна на любой член. Это я по незнанию ткнул…

С последними словами его лоб впечатывается в журнальный столик.

— Заебал этот цирк. — Толкнув салагу пяткой в бок и скинув на пол, я пожимаю плечами на задранные брови Саввы.

Народ чует кровь, рассыпается по сторонам, пропускает вперед. Дэн убирает стол к стене. Пахнет жареным. Слышен гулкий шепот за спиной и всхлипы с пола. Я вытягиваю руку, в которую тут же падает регбийный мяч, и с ходу впечатываю тот в харкающего слюной дебила. По заднице, чтобы унизительней.

Не люблю насилие, тупые драки, жесть, но статус требует держать стаю в тонусе. А для большинства волков язык силы — самый понятный.

— У нас нет места балаболам.

Я наступаю, даю выход растущему гневу. Кровь в венах ревет, как сирена ядерной тревоги. Злость ритмично колотит в виски, будто битой. Он напросился, знаю, меня не колышет его нытье и «пожалуйста, хватит». Раньше надо было думать.

Я не позволю…

В три подсрачника салага вылетает за дверь. Я беру его за грудки и спускаю с крыльца вниз. Вся спесь вмиг куда-то исчезает. На лице того уже совсем другие эмоции: страх, раскаяние, обида, боль. Глаза у него красные, вот-вот расплачется. Чмо, не иначе. Все-таки чуйка меня, как всегда, не подвела.

— Я все понял, понял! — Он падает на задницу и ползет назад, обтирая землю. — Я больше… если ты это из-за Ланской…

Каждое ее упоминание — это как бенз в костер.

Я застываю над ним. Молчу, не делаю резких движений, а тот с ума сходит. Ему некуда прятаться — он спиной упирается в припаркованную тачку Саввы и глубоко дышит, время от времени хлюпая разбитым носом и стирая запястьем капающую кровь. Размазать бы его на фарш, да кулаки марать как-то не хочется.

Бык в сто кило, называется, блин. Жалкий хрен.

— Исчез с моих глаз. — Я слышу свой ровный голос будто со стороны.

— Слушай, я обещаю… — сам себе роет могилу, а я сажусь рядом с ним, забираю торчащую из его кармана пачку «Кента» с зажигалкой и подкуриваю одну.

Только пару тяг и брошу.

— Если хотя бы раз попадешься мне на глаза, пеняй на себя. Тренеру все скажешь сам. Нам такие слизняки в команде не упали.

Скулит. Он крепко жмурится и скулит, когда я подношу к его шее тлеющую сигарету, а меня это чертовски веселит. Я выдыхаю ему в рожу дым вместе с желанием убивать.

— Свалил, — говорю негромко одновременно с тем, как его живот надрывается утробным звуком.

— Да, только можно я…

Покусится на мою уборную?

— Нет. Не буду повторять дважды. Три, два…

На «один» тот подрывается и с пробуксовкой рвет со старта. Я тушу истлевший окурок прямо об коробку и прячу в карман. Мне почти смешно наблюдать, как он стонет, схватившись за живот, выгибается, пока лезет в тачку.

Что ж, возможно, он не отмоет ее никогда.

— Ну ты и бес! — вывалившись на улицу, толкает меня плечом Дэн и хохочет громом на весь район. Он на свой страх и риск лохматит мне волосы, а затем с топотом и выпученными глазами заводит хаку — ритуальный танец игроков в регби, который на первый взгляд больше напоминает шабаш заокеанских ведьм.

Через минуту, агрессивно размахивая руками и подвывая Книжнику, во дворе беснуются уже все. В домах напротив загорается свет, откуда-то даже обещают вызвать полицию, если не прекратим, но честно — мне давно насрать. Если они и хотят забрать кого-то в обезьянник, пусть заглянут в соседнюю дверь.

Вдоволь наржавшись, я даю победный клич, и действо сворачивается. Мужики ревут во весь голос, заливают смех пивом и собираются зайти в дом, когда кто-то из них неожиданно выдает:

— Мне кажется или это Ланская?

— Да ну, Бес! Твоя подруга идет! — рискует Мир здоровьем.

Я почти лениво поворачиваю голову, и меня замыкает. Потому что я и правда вижу, как из-за угла выруливает соседка. С кривым хвостом и в пижаме. Я специально бросаю взгляд на часы и не понимаю, что она забыла на улице в два часа ночи. А та обнимает себя, спешит так, что спотыкается раз и два, и почти тормозит, когда видит нашу толпу. Медлит, но глаз не отводит. А парни заводятся, кричат ей, чтобы шла к нам.

— Слушай, — закинув руку мне на плечо и после моего взгляда убрав ее, говорит Остроумов на ухо, — а ты не думал, отомстить ее папаше другим способом?

— Другим — это каким? — Я все еще наблюдаю издалека, как эта дура настырно приближается к дому, гордо задрав подбородок. Конечно, капюшона же нет, чтобы спрятаться.

Походка уверенная, взгляд прямой, губы плотно сжаты, а с ее растянутой серой майки на меня пялится огромная пучеглазая сова.

Нет, ну она это серьезно?

— Если ее папашу нельзя посадить, может, просто размазать его?

— Ты можешь говорить прямо, а не загадками, как гребаный Йода? — я теряю терпение, а Савва играет бровями, как будто я ему телка, которая флиртует с ним.

Бесит, зарываться стал.

— Трахни ее и брось, раз ей так нравятся члены.

— Ты реально веришь бреду, который он нес?

— Да вообще по фигу, — Остроумов жмет плечами и цинично ухмыляется, — тебе ж даже напрягаться не придется, чтоб она запала. Поимей малышку, разбей сердечко, поглумись над ней, фоточки разошли… Да тут, блин, такой разгул для фантазии!

— А Софу мне в клетку посадить, пока эту окучивать буду, да?

— Вот она! — хохочет он, закинув голову назад так, что хочется переломить ему кадык. — Великая моногамная задница подала голос! Как ты скучно живешь, а…

— Не твое дело, — плюю в ответ, но Савва все равно прет напролом.

— Ни хера твоя праведность не поможет тебе отомстить. Эй, Мишель! Зайка, иди к нам! — шипит змеиным голосом, а я про себя приказываю ей бежать со всех ног.

Но