Река желания - Марта Поллок

Да, всюду лежала пыль, чудом пробравшаяся через закрытые форточки. А на подзеркальном столике стояла кофемолка, та самая кофемолка, что загадочным образом исчезла на прошлой неделе Мэгги прекрасно помнила, что при отъезде она тут не стояла. Кофе, смолотый в кофемолке, взятой у соседей-студентов, был совершенно невыразительный, с размытым вкусом, непонятного цвета.

Кофемолка была немедленно схвачена и посажена под домашний арест на полку в шкафу.

Затем Мэгги кинулась к окнам, распахнула их настежь. И в течение получаса успела переделать сто тридцать четыре дела, из которых три были важными и первостепенными: упрятать в холодильник привезенную зелень, расставить по вазам сирень пяти сортов с разными, не смешивающимися друг с другом восхитительными ароматами, и не забыть о себе, любимой.

Наученная горьким опытом – отбитым ногтем на большом пальце левой руки, – Мэгги не стала стучать по жестким концам ветвей молотком. Она размочалила их плоскогубцами, найденными в стенном шкафу, и бросила в каждую вазу по таблетке аспирина – чтобы у цветов не болела голова и жизнь в городе показалась слаще.

Приняв душ и облачившись в любимый шелковый халат, молодая женщина сидела в глубоком кресле, наслаждалась прекрасным вечером и смотрела в окно, стараясь угадать, на сколько дюймов выросли во время ее отсутствия старые тополя за окном.

Выросли, и заметно. Верхушка одного уже загораживала трубу на черепичной крыше старинного дома, что располагался на другой стороне узкого кривого переулочка.

За кронами тополей виднелись стройные башни старого собора, колокольня церкви Святой Терезы. Далее простирались живописные крыши тесно прижавшихся друг к другу домов старинного квартала.

Тысячи труб не дымили по причине летнего времени, но явно намекали на суровый характер местной зимы, когда под крышами, белыми от снега, одно спасение от мороза – бросить в камин добрую порцию угля. Весь город зимой укрыт дымами, в ясную погоду над каждой крышей вырастает колеблемая слабым ветерком колоннада сизых дымков.

Будем жить без вида на трубу, глубокомысленно заключила Мэгги. В том доме, где труба, кстати, живет подруга со звучным именем Александрина. Из-за зелени тополей не видно, горит свет в ее окнах или нет, стало быть, не понять, дома ли Александрина.

Подруга была гораздо старше Мэгги и очень любила путешествовать, полагая, что получаемые впечатления омолаживают женский организм, а стрессы, испытываемые при взлете и посадке самолета, не позволяют набирать вес.

Вспомнив подробные рассуждения Александрины о разнообразных диетах, молодая женщина моментально почувствовала голод.

Интересно, съем я одну миску салата или полторы? – размышляла Мэгги. Или устроить праздник жизни, уничтожив сразу две порции?

Никакие другие умные мысли в голову не приходили. Автомобильные поездки всегда утомляли молодую женщину. Зато постепенно начинали помогать родные стены. Знакомые вещи все теплее и теплее смотрели на свою хозяйку, словно оттаивая после несправедливо нанесенной обиды: бросили их, мол, позабыли. Розы на подоконниках радовались возвращению Мэгги и хорошели на глазах.

Молодую женщину умиляла каждая мелочь.

Даже некоторая теснота – терраса в загородном доме ее матери была размером с танцпол в большом клубе! – грела душу.

Она вслух заявила – пусть квартира слышит и радуется, – что с утра начинает войну с пылью. А затем с большим аппетитом поужинала. Отдавать врагу привезенную, потом собственным политую редиску? Да ни за какие коврижки!

Запивая белым вином салат, любуясь живописным натюрмортом на столе и чудесным городским видом за окном, вновь и вновь покушаясь столовой ложкой на суверенитет деревенской сметаны в керамической крынке, Мэгги никогда бы в жизни не ответила – если бы кто задал – на вопрос: «Где лучше – за городом или в городе?».

И там замечательно, и тут хорошо. Главное, нет любопытных соседей и никто не сует свой нос в чужие дела.

Отужинав на славу, Мэгги решила перед сном прогуляться. Влезла в заметно съежившиеся в отсутствие хозяйки джинсы, накинула на плечи кофточку и спустилась во двор, по дороге порадовавшись полузабытому гудению лифта.

Мягкий свет фонарей делал знакомый двор уютным и как бы уменьшившимся в размере.

Дома словно состарились от летнего зноя, газоны стали совсем крохотными, рабатки вдоль дорожек выглядели просто игрушечными. Зато огромными казались припаркованные у дома машины.

Конечно, это тебе не садовая тачка, стоящая у крыльца загородного дома!

Несло пылью, нагретым за день асфальтом, остывающими автомобильными моторами. От идущих навстречу людей пахло духами, дезодорантом или пивом и табаком, а не потом и сеном, грибами или рыбой, как от редких прохожих в окрестностях маминого дома в местечке Вермхолл.

Мэгги подумала о том, что не спеша обойдет квартал и обязательно посмотрит на окна всех своих знакомых, узнает, кто из них в городе. Это совершенно по-деревенски, пускай.

Зато она не будет лишний раз тратить время и деньги на телефонные звонки.

Да, лето в городе проходит в суете ремонта.

Знакомый дом по соседству был двух мастей: свежеокрашен сверху до третьего этажа. Тротуарчик перед фасадом пестрел от пролитой краски, перепачканная лампа над входной дверью светила вполсилы.

Мэгги задрала голову. В окнах знакомой квартиры отражалась лишь луна.

Жаль, подумала молодая женщина и свернула на дорожку между акациями, темную, не освещаемою ни фонарями, ни луной. Стоящие вдоль дорожки скамейки были все, как одна, свободны. Или не свободны?

Приглядевшись, Мэгги даже радостно вскрикнула.

– Не надо кричать, – раздался в ответ голос Александрины. – Садись лучше рядом и помолчи!

Сколько лет Мэгги дружила с Александриной, столько лет удивлялась ее способности не меняться. Интонации у подруги были такими же печальными, даже скорбными, как и раньше, в золотые дни молодости. Даже вспомнить смешно!

Не проходило дня, чтобы стройная красавица Александрина не объявляла миру о страшном и трагическом, которое еще не случилось, но обязательно вот-вот произойдет. Не было на свете врача такой специальности, которого бы красавица не мучила вопросом: «Доктор, это у меня… рак?».

Молодых людей, особенно нудных и настойчиво ухаживающих, Александрина запросто отшивала, с тоскливым видом произнося:

«Зачем мне ваши цветы? Разве вы будете приносить мне цветы на могилу?». И трагически морщилась, когда неопытный первокурсник-филолог касался высокой девичьей груди.

– Чувствуешь уплотнение? Вчера и намека на опухоль не было, – говорила Александрина убитым голосом растерянному молодому человеку.

Некоторые остроумные студенты давали странной девушке вместо собственных телефонов адреса психотерапевтов. Однако Александрина, надо отдать ей должное, никогда на провокации не поддавалась. Может быть, она сама шутила, но ее юмор оставался недоступен ровесникам?