Книга узоров - Дитер Форте

Витек предложил компромисс:

– На Лукаше саван справный, все как надо, он и без гроба хорош будет, давайте гроб-то бросим, тогда сдюжим, а там, на полпути к кладбищу, тропа авось всплывет.

Халупа, который, растянувшись на гробу, рассматривал блеклое небо, безмятежно отметил:

– Гроб-то, кажись, тонет.

– Кто его знает, может, тропа дальше под воду уходит, – сказал Януш, который был трусоват, – тогда ждать нечего, торопиться надо.

Халупа сказал:

– Ну чего, умер так и умер, да и земля везде одна, Бог с ним, с Лукашем, давайте лучше гроб вытащим.

– Он что, без христианского погребения останется? – спросил Витек.

– Вот тропа из-под воды покажется, тогда и Лукаш всплывет, – сказал Кашек, – а в болоте он хорошо сохранится, ничего с ним не сделается. Вот тогда и похороним его честь по чести. У мертвого времени навалом, у Лукаша его и раньше хватало.

Они закивали, соглашаясь, Халупа поднялся с гроба, они перекрестились, подняли крышку, и старый Лукаш внезапно вновь увидел солнечный свет. Они вынули у него из рук образ Черной Мадонны Ченстоховской, который тот пожелал взять с собой в могилу, достали самого Лукаша из гроба и бережно опустили тело в воду, прислонив голову к какому-то толстому корню, причем в этот момент в горле у старого Лукаша что-то странно булькнуло. После этого они потащили обе половинки гроба по илистой воде назад, к твердой дороге. Все как один понимали, что выбраться отсюда без гроба, за который они держались и который держал их на плаву, им бы ни за что не удалось.

Поскольку они по ошибке притащили с собой и образ Мадонны, написанный еще отцом старого Лукаша, – ведь на самом-то деле они собирались положить образ ему на живот, но черт попутал, и образ оказался в гробу – и поскольку траурная процессия так и стояла на дороге, все в черных платьях, они порешили отправиться все вместе дальним обходным путем на кладбище и без священника, который воспротивился нечестивому деянию, положить образ в вырытую могилу и похоронить Лукаша в его отсутствие.

У могилы они добрый час скорбели, было произнесено много речей, ибо каждый хотел сказать слово и поделиться своим мнением по данному печальному поводу. Затем все развеселились, а когда вечером, распевая песни и поддерживая друг друга под локоток, они добрались наконец до деревни, могильщик не смог, как положено, засыпать могилу, потому что в ней спьяну улегся толстый Халупа и храпел вовсю. Могильщик, прибегнув к помощи Януша, которого тоже уже нельзя было назвать трезвым, попытался вытащить Халупу из могилы, но Януш тоже свалился в могилу и пожелал улечься спать рядом с Халупой. Могильщик махнул рукой, вытащил из могилы Януша и повел его к себе домой, где они еще как следует выпили. Они долго и подробно рассуждали о том, грех ли это, если могила не засыпана, или не грех, но в конце концов пришли к утешительному выводу, что если самого тела там нет, то какая разница, засыпана могила или нет, – пред Господом они чисты.

Но дело-то все в том, что на следующее утро этот самый Лукаш в длинном саване и с образом Мадонны в руках стоял посреди деревни, а толстый Халупа лежал с выпученными глазами в могиле мертвый.

Старый Лукаш, полежав на отмели в теплой воде, в прямом смысле слова восстал из мертвых и, находясь в сомнамбулическом состоянии, двинулся в путь. Он прошел по полузатопленной тропе и очутился на кладбище, где в какой-то могиле обнаружил Халупу, который спал, держа в руках принадлежащий ему образ Мадонны. Он вынул из рук у Халупы образ, а Халупа при этом закричал диким голосом. Потом Лукаш пошел по дороге и вернулся в деревню, и теперь ему было холодно.

Все решили, что свершилось чудо. Хотя епископ грозился отлучить от Церкви всю деревню, Лукаша почитали как святого, а тот образ Мадонны стали считать чудотворным. Когда три месяца спустя Лукаш умер окончательно – причем его на всякий случай еще три дня не хоронили, – то не было человека счастливее его.

Раз в год, в тот день, когда он умер и тут же воскрес, целая процессия верующих посещала его могилу, и с каждым годом становилось все больше людей, которые, побывав там, возвращались в свои деревни с новыми силами. Знай это Лукаш, он был бы еще стократ счастливее, ведь не часто удается подарить миру чудо, и разве это не самое большее, что может сделать человек, – подарить миру чудо, свое, особенное, которое ни с чем не спутаешь, чудо на веки вечные, – вот о чем подумал бы тогда Лукаш. Да это и так все знали, все, кто в него верил, все, в кого это чудо вливало новые силы и заставляло гордо поднимать голову. Благодаря Лукашу они знали, что смерть не столь неотвратима, как им рассказывали, что можно восстать из могилы, из глубокой темной ночи, и жить дальше.

Основной поток беженцев устремлялся через Лозанну, Берн и Цюрих в Шаффхаузен, поток поменьше – через Ивердон, Невшатель, Биенн в Базель. В города и деревни непрерывно прибывали люди, их кормили и поили, пускали переночевать, но оставаться здесь им не разрешалось. Другими словами, им помогали, но недоумевали, не зная, что с ними делать. Бесконечные потоки растерянных людей тянулись мимо озер, вдоль цепи Юрских гор, разделялись на рукава, перекрещивались, кружили по стране. Голодные, отчаявшиеся, оборванные люди, одержимые поиском новой родины.

Семейство Фонтана тоже терпело бедствия, их одежда обтрепалась, и вместе с ткачами, которые остались им верны и поехали с ними, они беспомощно метались в поисках прямой дороги в Базель, где у Жана Поля были деловые связи, где жили знакомые владельцы шелковых фабрик и заказчики. У Жака имелось там несколько знакомых банкиров, Жанно во время своих путешествий не раз бывал в этом городе, там была и община гугенотов. Они перебрались через сырые и мрачные ущелья, в которых текла река Бирс, и сердца их переполнились счастьем, когда перед ними открылась наконец долина Рейна и показались башни Базельского собора.

В Базеле у них впервые появилось чувство, что они обрели пристанище. Жан Поль прежде всего отправился в ратушу, и его включили в список рефюжье, то есть преследуемых за веру. Далее он прямиком двинулся на шелковый двор, который располагался совсем недалеко и чьи внушительные строения привольно расположились на самом берегу Рейна. Здесь Жан Поль надеялся найти кого-нибудь из старых знакомых. Он сразу же наткнулся на Эммануэля Хоффмана, который немедленно позаботился не только о ночлеге для всей семьи Фонтана, но и о необходимом отдыхе после долгих мытарств. Он распорядился о том, чтобы эти усталые, доведенные до крайности люди, бессильно сидевшие на главной площади Базеля, были обеспечены всем необходимым. Из тех ткачей, которые покинули Лион вместе с Фонтана, остались теперь немногие, зато в пути прибились к ним люди со стороны, и все вместе они составляли пеструю толпу случайных людей, жалкие остатки некогда столь славной фирмы Фонтана.

На следующий день Хоффман повел Жана Поля на свою мануфактуру на берегу реки Бирзиг, где он именно в этом году, году великого бегства ткачей, когда произошел разгром шелкового производства в Лионе, основал новейшее производство шелка, которому, как он утверждал, принадлежит будущее. С таинственным видом и с нескрываемой гордостью он показал Жану Полю новый станок, который здесь получил название «ленточной мельницы», – на этом автоматическом ткацком станке можно было ткать одновременно шестнадцать шелковых полотен. Он был сконструирован так ловко, что ткачи вообще больше не требовались, достаточно было обученных подсобных рабочих, которые соединяли порванные нити основы и заменяли негодные катушки. Настоящее чудо техники. Хоффман тайком вывез эту ткацкую машину из Голландии в Базель, а до тех пор она была известна только в Кельне, Страсбурге, Эльберфельде, Бармене и Изерлоне, так что его поступок можно было назвать подвигом. Не иначе.