Когда тебя нет - Валентина Назарова

Как же забавно, думаю я, все эти годы мой боевой товарищ был настолько близко. Получается, Интернет не только сближает, но и отдаляет людей.

Уходя из офиса, я предупреждаю Бекку, что, вероятно, на следующий день задержусь на несколько часов. Она поднимает бровь и смотрит на меня с каким-то непонятным мне выражением.

Вчера Трон так и не появился онлайн. Я проверил еще раз утром, перед выходом на работу — все так же безрезультатно. Он офлайн уже пять дней.

Мой план прост — прийти и позвонить в дверь. Если откроет Трон — скажу, что ошибся адресом. Если кто-то другой — снова представлюсь курьером. На всякий случай я даже захватил из офиса коробку с логотипом магазина. Все это кажется мне игрой, пока я думаю об этом так, выход из тесной и захламленной зоны моего комфорта представляется мне не более реальным, чем новая карта в онлайн-шутере.

Я выхожу из метро и минут десять иду пешком по Кембридж Хит Роуд, вдыхая запахи Лондона. Разведенный рапсовым маслом бензин, картошка во фритюре, уксус, сигареты, вчерашний джин в дыхании прохожих, корица и кофе, марихуана и моча, сырость, плесень, асфальт, пыль, земля, река. Я сворачиваю налево на Хэкни Роуд, потом еще раз налево и дальше по улице, пока не оказываюсь у нужной двери. Она сиреневого цвета, с бронзовым номером и горшками с какими-то маленькими синими цветочками по сторонам от порога. Улочка тихая, по одну сторону бежит длинная линейка аккуратных домов из бурого кирпича, по другую — сквер, школа, пара китайских забегаловок с котиками, машущими прохожим рукой из окна на счастье. Мне нравится Бетнал Грин, когда мы только приехали в Лондон, я хотел поселиться здесь. Но Ида Линн и слышать не хотела — ее слишком манил своими музыкальными вечерами и пикниками в парке Примроуз Хилл легендарный Камден Таун.

Нажав на звонок домофона, я прислушиваюсь к звукам по ту сторону. Все тихо. Я звоню еще раз, в надежде, что Трон — ночной житель — в девять тридцать утра еще попросту спит, но мне снова никто не открывает. Я хочу уйти, когда вдруг слышу за спиной учащенное дыхание. Обернувшись, я вижу девушку лет двадцати в беговых кроссовках и толстовке с красной надписью «New York Fire Department». Она стоит, уставившись на меня, стирая с лица капли пота тыльной стороной ладони, потом вытаскивает из уха наушник, явно ожидая, что я заговорю первым.

— Доброе утро. Илай дома? — спрашиваю я, стараясь изобразить любезное равнодушие.

— Илай? — Она слегка сдвигает брови. — Нет, он во Франции.

— А когда вернется?

— А вы, собственно, кто такой? — Она глядит на меня исподлобья, обматывая наушники вокруг крошечного розового айпода.

— Я… — Что угодно, кроме правды, прозвучит как заученная ложь, это я знаю наверняка. Одно дело — врать по телефону, когда никто не видит, как я напряженно сверлю стену взглядом и разрисовываю листок бумаги симметричными узорами. Но сейчас та, кого я должен был обмануть, стоит от меня в паре метров и не сводит с меня глаз. — Я его старый друг… мы… вместе служили в… Багдаде.

Я слежу за ее лицом. Морщинка меж бровей чуть разглаживается.

— Он последнее время не отвечает на почту, телефона его у меня нет, вот я и решил зайти проверить, — продолжаю я, входя во вкус. — Мало ли что. А то работает из дома да только и играет в свои стрелялки.

Она внимательно оглядывает меня с ног до головы: поношенные, но ухоженные кожаные ботинки, черные джинсы, толстовка с капюшоном, застегнутая до середины груди. Подстриженная борода, волосы убраны в аккуратный пучок. Из нагрудного кармана куртки торчит бейдж с логотипом магазина.

— Он переехал на север Франции десять месяцев назад.

— Вот как… А вы?..

— Его квартирантка.

Я стою в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. У меня нет идей, что сказать ей дальше.

— Давайте поднимемся, у меня где-то должен быть адрес для пересылки кореспонденции, — вдруг говорит она, отпирая входную дверь.

Мы поднимаемся на второй этаж, и я останавливаюсь на пороге квартиры Трона. Его постоялица оставляет дверь приоткрытой, и сквозь щелку мне видна гостиная, залитая утренним светом, где посреди ковра валяется огромный черный кот. На секунду мы встречаемся глазами, и он с резким рывком отпрыгивает вон из поля моего зрения. Через несколько минут девушка появляется на пороге, у нее в руке ярко-розовый клейкий листочек.

— Вот.

Я тянусь за бумажкой, стараясь не прикоснуться нечаянно к ее коже, и пробегаю глазами по написанному: «Бретань, Франция».

— Спасибо большое.

— Пожалуйста, — она пожимает плечами. — Вы поедете к нему в гости?

Она застала меня этим вопросом врасплох.

— Да нет, вряд ли. Не знаю!

— Если поедете, или если он еще как-то выйдет на связь, передайте ему, что в ванной плохо уходит вода. Я вызову мастера, но вычту затраты из арендной платы. Хорошо?

— А? Да, да, конечно. — Я рассеянно смотрю на листок бумаги в своих руках. — А телефон он оставил?

— Нет, только почту. Но вы же говорите, он вам на нее не отвечает. Вот и мне тоже.

Я киваю.

— Наверное, я пойду. Спасибо вам.

Она легонько улыбается в ответ. На ее футболке проступает симметричное влажное пятно. Я сбегаю вниз по лестнице.

— А вообще, странно, что он не сообщил никому свои контакты. Вы не первый, кто его ищет, — кричит она мне вслед.

На работу я опаздываю всего на час. Листок бумаги весь день лежит у меня на столе. Каждый раз, глядя на него, я думаю о бессмысленности и безумии того, на что я почти готов решиться.

Я не верю в божественную природу человеческой души, и, уж тем более, я не верю в любовь. Есть химические реакции в мозгу, и только. Нет никакой дружбы, привязанности и всего прочего, только люди, с которыми нам удобно и только. Единственные две вещи, которые делают нас счастливыми — это серотонин и дофамин. Вот вам шутка из Интернета и один из постулатов мира, в котором я живу.

Я не знаю, почему Ида Линн выбрала меня. Было вполне очевидно, что двое других парней из группы влюблены в нее не меньше моего. Я был готов на дружбу, да что там, я был более чем счастлив просто находиться с ней в одной комнате. В ней было что-то особенное, что-то такое, отчего этот непонятный резкий громкий враждебный мир вокруг переставал быть чужим. Как будто до этого я был совсем без кожи, а она, одно лишь ее присутствие, защищало меня от ледяных вихрей долгой финской зимы, делало их прикосновение успокаивающим и приятным, синхронизировало рев гитар в динамиках с моим дыханием и сердцем, давало мне чувство покоя. С ней у всего появился смысл. У отцовского ухода, у маминого обращения в христианство, у безвинно убитой собаки, у долгой петляющей дороги на пропахшем дизелем и соленой рыбой автобусе, у школы, в которой меня все ненавидели. Все превратилось в замкнутую систему, где вершиной, наивысшей точкой всего был момент, когда там, на автобусной остановке после уроков, она протянула мне свой наушник. А потом тот момент в старом «Вольво», когда она засунула мою руку себе под свитер и поцеловала меня под только что вышедший «Sleeping With Ghosts»[22], орущий на полную мощность их охрипшего динамика.