Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

в 2001 году, быстрое распространение данных и информации о войне должно было предвещать демократизацию восприятия, при которой многочисленные взгляды на поле боя доступны каждому. Однако повсеместная и непрерывная трансляция каждого акта войны не привела к просветлению сознания и новой политике вмешательства. Напротив, западная общественность отвергла заграничные конфликты. Это нельзя отнести исключительно на счет развития цифровых медиа. Однако, поскольку социальные медиа обрели собственную силу повествования, очевидно, что они сформировали вектор для обсуждения и разработки контраргументов в пользу участия в зарубежной интервенции. Это усилило сомнения в эффективности вмешательства и отбило у западной общественности желание брать на себя риски, связанные с применением военной силы.

Особенно это касается войн на Ближнем Востоке в 2010-х годах. Они наглядно показали, как цифровые технологии и инфраструктуры репрезентации открывают беспрецедентный доступ к картине войны и в то же время переносят зрителей-участников на передовую. Совокупность этих цифровых инфраструктур облегчает прямую трансляцию сражений и в процессе создает накопительный и поисковый архив информации беспрецедентного масштаба. Как следствие, цифровой архив является одним из основных новых полей сражений радикальной войны; и в этом отношении, учитывая постоянную загрузку и обмен информацией о событиях от множества их участников, жертв и сторонних наблюдателей, сирийская гражданская война 2011 года является образцовой. Например, простой поиск на YouTube по запросу "Сирийская война" приводит к появлению постоянно меняющегося числа видеороликов, где первые пять просмотров варьируются от загруженных в последние пять часов до появившихся два года назад; число просмотров некоторых из них исчисляется миллионами.

Все это может звучать как сказочно демократическое видение войны, где прозрачность и знание подразумевают, что государства и участники могут быть идентифицированы по цифровым потокам информации и, как следствие, привлечены к ответственности. Однако на практике радикальная война не обеспечивает прозрачности, а приводит к прямо противоположному эффекту. Поток данных ведет к двусмысленности, непрозрачности и сокрытию, к множественным, фрагментарным и противоречивым нарративам о войне. Не в силах сдержать монстров, порожденных социальными сетями, этот процесс не только обеспечивает прикрытие традиционных форм войны и геноцида, но и позволяет использовать совершенно новые формы ведения войны. При этом он поощряет отдельных людей и диссидентские группы на Западе к вмешательству и участию в войнах за рубежом. В этом отношении "Радикальная война" является частью более широкой идеологии цифровой открытости (Hoskins 2018), однако она препятствует формированию консенсусной реальности войны и вместо этого может быть использована для поощрения сомнений и бездействия.

Эти средства массовой информации, демонстрирующие страдания и возмущение, не привели к тому, что озабоченность правами человека и защитой гражданского населения переросла в военные действия. Переход Запада от интервенционистов к скептикам - это не результат какой-то усталости от гиперсострадания (термин, оставшийся от эпохи радиовещания), вызванной ежедневным наблюдением за тем, как дети умирают в Сирии на протяжении многих и многих лет. Скорее, именно дезинформация является удобным оправданием бездействия в Йемене или в Сирии. Как остро замечает Померанцев (2019), в какой степени мы можем утверждать, что "мы ничего не сделали, потому что были сбиты с толку ботфортами"? Именно этот урок пришлось усвоить международному сообществу: поспешно провозглашенная демократическая волна так называемой "арабской весны" в начале 2010-х годов не способствовала развитию просвещенной политики в обнимку с глобализирующимися технологами Силиконовой долины. Напротив, "арабская весна" теперь представляется кульминацией распространения западных ценностей.

Когда в течение одного месяца 2019 года сирийское правительство и российские войска разбомбили двадцать пять больниц в сирийском Идлибе, несомненно, необходимо задуматься о взаимосвязи между мгновенной доступностью миллиардов изображений человеческих страданий и смерти в непрерывных и соединительных цифровых бликах социальных сетей и их влиянием на глобальных акторов, ответственных за сохранение жизни гражданского населения. Легко прийти к выводу, что подобных отношений на самом деле не существует и они порождены нереальными или мифическими ожиданиями некой функциональной журналистики. Ключевым следствием "Радикальной войны" становится полный паралич гуманитарной деятельности.

В этих условиях неудивительно, что на фоне бури данных XXI века (не)видимость смертей среди гражданского населения (особенно в государствах, подвергшихся многочисленным международным военным действиям, таких как Ирак, Сирия, Ливия и Йемен) занимает центральное место в борьбе за легитимность в радикальной войне. Изучение массы открытых источников и других доступных данных о жертвах среди гражданского населения, миграции, связанной с войной, статусе беженцев и поиске убежища не является приоритетом ни для тех, кто несет ответственность за гибель и ранения гражданских лиц, ни для многих редакторов западных новостных СМИ, которым поручено следить за освещением этих военных зон. Ибо последнее, с чем хочет столкнуться аудитория MSM, - это реальность действий их правительств, порождающих смерть в отдаленных и в то же время внутренних частях мира. Кроме того, "в отсутствие соответствующего редакционного мандата специалисты американских СМИ описывают репортажи о гражданском ущербе как разрозненные, фрагментированные и в значительной степени самостоятельно направляемые отдельными журналистами". Это, в свою очередь, отражает двойственное отношение американских военных к отслеживанию гражданского ущерба, которое, как отмечает один военный журналист крупной американской газеты, указывает на то, что "на первом этапе они прилагают реальные усилия для предотвращения ущерба гражданскому населению. А вот в чем они не заинтересованы, так это в оценке домашнего задания на заднем плане". Таким образом, напускная забота о том, как представлен ущерб гражданскому населению, говорит нам кое-что об эволюции военно-промышленного медиа-комплекса в XXI веке (Der Derian 2009).

Можно критически оценивать то, как разворачиваются военные операции. Однако, как отмечает Airwars - некоммерческая неправительственная организация, которая отслеживает, оценивает и архивирует международные военные действия с точки зрения ущерба гражданскому населению, - готовность MSM критически относиться к "бэкграунду" военных операций заметна по его отсутствию. Это контрастирует с появлением сообщества новых разведывательных организаций с открытым исходным кодом, таких как Bellingcat, Syrian Archive, Action on Armed Violence, Forensic Architecture и, собственно, сам Airwars. В этих новых организациях можно увидеть установление новой нормы в отношении журналистских расследований о войне. Работающие в режиме онлайн и приспособленные для обработки взаимосвязей между событиями и насыщенной данными среды, эти организации являются частью и отражением того, что мы называем новой экологией войны.

Для таких организаций, как Airwars, задача состоит в том, чтобы сохранить целостность своих выводов в условиях, когда информатизация разрушила традиционно заметное разделение между действующими лицами (журналистами, гражданами, солдатами, государствами, военными), представлениями и актами войны. Участвуя в процессе выявления последствий воздушной кампании в Сирии, Airwars стремится регистрировать и расследовать каждый случай причинения вреда гражданскому населению в результате сброса боеприпасов с самолетов. Опираясь на методологию, которая имеет параллели с анализом оборонной разведки, Airwars разработали собственный