Давай ограбим банк - Елизавета Бута

Я прихожу в себя и падаю назад в свои подкрашенные снотворным мысли. Так продолжается какое-то время, пока я наконец не понимаю, что передо мной сидит детектив и выжидательно смотрит на меня. Я постепенно начинаю чувствовать топящую меня боль, которая медленно и верно проникает в каждое доступное ей нервное окончание.

— Итак, мисс Вибек, вы утверждаете, что это сделал Джереми Флемми.

Да. Утверждаю.

Лишь спустя пару месяцев я пойму, какую ошибку совершила.

А тогда я рассказываю детективу все, что запомнила в тот день. Джерри с камерой и парень с татуировкой на руке. Это же ведь особая примета, правда?

— Такая особая примета у каждого второго в этом районе, — бормочет детектив. Через пару часов ко мне заходит врач и говорит, что ко мне посетитель. Я киваю. Врач мнется, не зная, что делать. Из-за его спины выходит Джереми.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спрашивает он и присаживается на край кровати. Врач выходит и закрывает за собой дверь.

— Зачем ты пришел?

— Я спросил, как ты себя чувствуешь? — уже совсем другим тоном спрашивает он.

— Лучше не бывает.

— Послушай, я решил подарить тебе шанс. Если ты не явишься на заседание суда и исчезнешь из города, я готов сделать вид, что тебя не существовало.

— А если явлюсь?

— Не явишься, поверь мне. Для меня ты умерла, и я хочу, чтобы так и оставалось. Если я когда-нибудь узнаю, что ты еще жива, я тебя уничтожу. Поняла?

— Нет.

— Поняла. Я же вижу. Тебе сейчас плохо? Будет намного хуже.

— Ты не переизучал маньяков?

— Маньяки — просто тщеславные ублюдки. Я свои амбиции и так удовлетворяю. Просто хорошо воспитан. Моя девушка либо со мной, либо мертва. Бывших не бывает.

Он вновь цепляет на лицо заботливую улыбку и прощается. Желает скорейшего выздоровления. Флемми недооценил меня. В тот момент я действительно полна решимости уничтожить его.

Вечером решаю позвонить домой. Уже слышу характерные гудки скайпа, когда замечаю свое отражение на черном стекле экрана. Судорожно отключаю камеру. Отвечает отец. Выглядит он неважно. Мы говорим ни о чем. Я вру, что попала в вирусную больницу и неделю провалялась с высокой температурой, но теперь все хорошо. Спрашиваю, как там мама. Отец вдруг замолкает на минуту. Его лицо сейчас напоминает посмертную маску. Затем его губы начинают шевелиться, но никаких звуков я не слышу.

— Дочка… Она умерла. Неделю назад скончалась на месте. Авария… — глухо забивает отец крышку моего гроба.

В палату заглядывает врач и настороженно наблюдает за происходящим. Я не знаю, что должна делать. Не знаю. Не знаю. Не знаю…

Врач аккуратно берет у меня из рук планшет, спрашивает, что случилось, и подкручивает капельницу на максимум. Сознание не стоит того, чтобы в него приходить. Этот мир… В нем больше не осталось ничего хорошего, понимаете?

Когда мне вновь позволяют прийти в себя, я узнаю о том, что видео с изнасилованием меня распространили по всему университету.

До меня вдруг доходит, что я ни разу так и не видела в своей палате никого, кроме врачей. Спрашиваю, что случилось, и оказывается, что все решили, что я оклеветала Джереми.

На предварительном заседании суда Зои дает показания, не имеющие ничего общего с действительностью. По ее словам, мы по моей просьбе пошли в бар на углу. По дороге я познакомилась с четырьмя парнями и сказала, чтобы Зои подождала меня в баре. Там она встретила Джерри. Они бы помогли мне, но Зои решила, что мне понравились все четверо ребят. Да и переход, видимо, вызвал во мне бурю восторга. Джерри и Зои обнаружили меня ближе к утру. Флемми, несмотря на обиду на меня, благородно решил довезти меня до кампуса. Зои хотела отвезти меня в больницу, но я настояла на том, чтобы меня вернули домой. Это уже даже не удивляет.

Очень хочется вернуться в Гданьск, но куда возвращаться? Больше некуда. Мысль о том, что отец мог увидеть то видео, буквально парализует. Я не вернусь домой.

Переломы ребер, вывихи рук, многочисленные гематомы и ушибы заживают довольно быстро. Из глобальных последствий на организм — испортившееся зрение. Глаза сильно повредили, и теперь нужно носить специальные очки или линзы. Впрочем, даже в них я вижу достаточно плохо. Попытаться восстановить зрение можно будет только через какое-то время. Год или два. Так говорят врачи.

Меня наконец выписывают. В тот момент я уже понимаю, что не смогу учиться в университете. По одной простой причине: практически все деньги за следующий год, которые отец мне перечислил накануне, ушли на погашение долгов за лечение.

Я возвращаюсь в общежитие, но очень быстро понимаю свою ошибку. На следующую же ночь в своей комнате (Зои из нее выехала практически сразу же после той ночи) я обнаруживаю резиновую куклу из секс-шопа. На надувное лицо прилеплена моя распечатанная фотография.

Переезжаю в самую дешевую квартиру из газеты с объявлениями. Оплачиваю месяц проживания. Однокурсники узнают о квартире. Когда я возвращаюсь с занятий, вижу лишь дым, валящий из комнаты квартирки на четвертом этаже многоквартирного дома.

Мою страницу на Фейсбуке взламывают такое количество раз, что приходится обратиться в службу поддержки сайта и написать заявление о заморозке права на имя. То есть какое-то время больше никто не сможет воспользоваться моим аккаунтом, никто не сможет зарегистрироваться под моим именем.

Куда бы я ни пошла, я слышу смех за спиной.

У меня больше нет матери.

Семьи.

Дома.

Друзей.

Будущего.

Себя.

Так вот, я спрашиваю: стоит ли сознание того, чтобы в него приходить?

В тот день, когда случается пожар в квартире, я звоню Виктору. Последнему человеку, который все еще со мной разговаривает. Он приезжает почти сразу же. Вид у него взъерошенный. Несколько суток подряд старательно проигрывал очередной родительский подарок.