Барбаросса - Михаил Попов

Стены кельи были заставлены стеллажами, сколоченными из простых, едва обструганных досок. На них навалом лежали бесчисленные и разнообразные свитки. И пергаментные, и тряпичные, и папирусные, и бумажные. Отец Хавьер десятилетиями собирал свою библиотеку и был уверен, что в определенных отношениях она ныне превосходит собрания папской курии и Парижского университета. Старик – в те давние годы совсем еще молодой человек,– будучи студентом лучшего учебного заведения на пиренейской земле, университета города Саламанка, наткнулся в дальних комнатах тамошней библиотеки на сочинение, перевернувшее его жизнь. Это был трактат Вильгельма Райцингерского «Сатана и антихрист, подробнейший свод всех известных способов явления врага человеческого в жизни мира дневного». По крайней мере, так он перевел название с полузабытого ныне готского языка.

С тех пор ничем иным, кроме как размышлениями над трактатом и чтением книг, к этой теме прикасающихся, он заниматься не мог и не желал. Разумеется, постригся в монахи, вступил в орден, менее всего заботящийся о своем внешнем процветании и материальном богатстве,– сделался францисканцем. Если бы существовало на свете сообщество с еще более аскетическим уставом, с еще большими требованиями к своим членам, он бы выбрал его.

Наверно, жизнь его прошла бы в укромных и упорных разысканиях, когда бы не одно обстоятельство. Однажды на престоле Арагонского королевства оказался человек, отчасти сходный с ним характером и типом устремлений: глубоко верующий и не чуждый мистических наклонностей король Фердинанд. Он отверг светских служителей Божьих, теснившихся возле трона в ожидании королевских благодеяний, и захотел иметь своим духовником человека с безусловным католическим авторитетом. Кардинал Хименес после длительного размышления указал на отца Хавьера. Кардинал считал, что если нет возможности поместить рядом с его величеством человека, преданного ему (кардиналу), то умнее всего поместить там человека, преданного науке: в конце концов, можно, исхитрившись, влиять на его величество и через него. У любого есть слабости.

В результате кардинал оказался прав: он быстро установил, что слабостью непреклонного монаха являются редкие свитки и что, оказывая поддержку в их добыче, можно расположить к себе суровое сердце отца Хавьера.

Монах, являясь инструментом в очень тонкой игре, абсолютно об этом не подозревал. Более того, он продолжал считать себя неподкупным и абсолютно независимым в своих действиях человеком. Король к нему привязался, хотя со временем его стал немного тяготить характер духовника, его прямолинейность, непреклонность, нежелание видеть оттенки событий и их подоплеку. Сам того не замечая, отец Хавьер начал превращаться в фигуру отчасти декоративную. Впрочем, как ему было это заметить, когда почти безвылазно он сидел в своей келье, колдуя над свитками. Он работал над громадным трудом, который должен был не просто дополнить, исправить или освежить труд брата Вильгельма,– этого отцу Хавьеру было мало. Он был уверен, что его книга даст человеку надежное и могущественное оружие в борьбе с маскирующимися силами зла. Когда он доходил до крайней степени творческого возбуждения, ему казалось, что он слышит, как глухо рокочут от нарастающего страха все адские пропасти.

Сегодня, 2 декабря 1515 года, был знаменательный день. Сегодня он закончил один из свитков громадного трактата. Помнится, его величество частенько спрашивал, когда же можно будет ознакомиться хоть с какими-нибудь результатами той титанической работы, что ведется в этой келье. Кажется даже, что в словах его величества было заметно нечто похожее на отвратную светскую иронию. Что ж, теперь есть что ему продемонстрировать.

Два месяца непрерывной, безвылазной работы, и вот он, свиток, готов! Отец Хавьер взял бронзовую песочницу и щедро посыпал нижнюю часть развернутого пергамента, подождал, пока песок впитает чернила, потом тщательно, почти любовно свернул трактат. Взял со стола большую глиняную кружку с поднимающимся из нее языком желтого пламени и направился к двери.

Дверь отворилась с классическим скрипом, за нею был полутемный, вымощенный огромными каменными плитами коридор. Где-то в глубине его горел укрепленный на стене факел, и под этим факелом маячил стражник в кирасе и с алебардой.

Келья отца Хавьера располагалась в той части королевского дворца, которую никак нельзя было назвать парадной. Огромные залы, стосвечовые подсвечники, полированные мраморные полы – ко всему этому старый францисканец был совершенно равнодушен, он сам выбрал себе келью и дорожил ее укромностью. Такая чушь, как рассказы о привидениях и оживающих покойниках, его волновала мало, несмотря на то что несколько фамильных герцогских и графских склепов находилось в непосредственной близости от места его ученых занятий.

Сжимая в одной руке драгоценный свиток, а другою приподнимая светильник, отец Хавьер уверенно шел по каменным переходам, не обращая внимания на шныряющих крыс и еще меньше – на почтительно вытягивающихся при его приближении стражников. Те, хотя и знали, кто он такой, в глубине души подозревали, что старик состоит-таки в каком-то родстве с родовитыми покойниками из дальних склепов или по крайней мере с привидениями.

Вот наконец и нужная дверь. Ничего в ней особенного, таких полно в коридоре. Низкая, сводчатая, обитая стальными полосами. Но перед ней стоят сразу два стражника. Они знают отца Хавьера. Старший поднял тяжелое кольцо и несколько раз ударил в железную скобу на двери.

Через несколько мгновений та отворилась.

Совершенно бесшумно.

Отец Хавьер шагнул внутрь.

Там его ждал роскошно разодетый, весь в брабантских кружевах, шелке и бязи, кажется даже напомаженный, господин. В первый момент могло показаться, что это один из ближайших приближенных его величества, не последней руки министр.

– Хуан,– сухо сказал монах,– мне нужно немедленно поговорить с королем.

Камердинера передернуло. Вполне понятно, что он ненавидел странного старика и никак не мог взять в голову, зачем его величество держит это пугало при себе и позволяет вести себя столь бесцеремонно. Вот и сейчас явился ни свет ни заря с этим дурацким светильником и с таким выражением лица, будто только что открыл, каким образом можно осчастливить Испанское королевство. Каждый такой визит ранил самоуверенного Хуана в самое сердце, но сегодня, кажется, есть возможность получить некоторую сатисфакцию.

– Увы, мой дорогой отец Хавьер.

– При чем здесь «увы»? Мне нужно немедленно видеть короля!

– Увы, его величество, по-видимому, не в состоянии вас принять. Сожалею.

– Что случилось?

– Его величество очень плох.

– Что с ним?

– Простудился на охоте.

– Вчера?

– Да нет,– Хуан позволил себе в высшей степени ядовитую улыбку,– прошло уже никак не меньше двух недель с того случая.

– Почему не сообщили мне?!

Улыбка камердинера превратилась из ядовитой в приторную, отчего сделалась просто невыносимой.