Красный ошейник - Жан-Кристоф Руфен

Позже, уже совсем ночью, один из мародеров, отупевший от кутежа не так сильно, как прочие, сообразил, что в их распоряжении оказались четыре женщины и, стало быть, можно поразвлечься. Сестренкам Юга было всего десять и одиннадцать лет, но бандит в такие детали не вдавался. Он с гоготом сунулся за фортепиано, оглядел лежавших на полу и за ноги вытянул одну из девочек на середину гостиной. Это оказалась Соланж, старшая, одетая в голубое платье. Оно было ей великовато и взрослило ее. Пьяный грабитель велел девочке встать и указал на нее собутыльникам, развалившимся в креслах. Несчастная была насмерть перепугана. Юг увидел ее лицо, вытаращенные от ужаса глаза. Поначалу он собирался выскочить из своего убежища, чтобы прийти к сестре на помощь. Но это означало бы, что одной жертвой будет больше, а во власти банды и так было уже пятеро. Мальчик зажмурился в ожидании развязки.

Пронзительный вопль заставил его открыть глаза. Соланж, с которой грабитель сорвал платье, отчаянно крикнула. Бандит, пораженный, отступил на шаг. В этот миг что-то стремительно пронеслось по комнате и набросился на него. Это был Корган. Бандит грохнулся навзничь, отбиваясь с хриплым воем. Пес сперва вцепился ему в горло, а потом, когда тот упал на пол, принялся за его физиономию. Грабители в оцепенении взирали на эту сцену, но вскоре, опомнившись, вскочили. Пес, оторвавшись от первой жертвы, завывавшей от нестерпимой боли, повернулся к ним.

Воспользовавшись замешательством бандитов, Юг, пригибаясь за перилами, спустился по лестнице. Оказавшись на первом этаже, он открыл стеклянную дверь, выходившую в сад, и пустился бегом напрямик. Деревня была всего в километре от дома, сразу за лесом. Юг разбудил сельского сторожа, и тот поднял тревогу. Вскоре десяток вооруженных мужчин добрались до имения. Они схватили негодяев, которые укладывали на двуколку съестные припасы и вино.

Каторжные работы этим типам были обеспечены. Но Корган был мертв.

Лантье никогда не забывал пса, пожертвовавшего жизнью, но думал о нем нечасто. Дело Морлака воскресило его воспоминания. И теперь, размышляя об истории с ограблением, он осознал, что эта драма оказала воздействие на всю его жизнь. Он вступил в армию, чтобы защищать закон, противостоять варварству. Он стал военным, чтобы служить людям. Конечно, это было ошибочное решение. Война незамедлительно дала ему понять, что все обстоит как раз наоборот: это закон питается человеческими жизнями, он их пожирает и ломает. Но в глубине души Лантье сохранил тягу к своему призванию. А зародилось оно благодаря самопожертвованию собаки.

Вероятно, он задремал. На самом деле он сократил свою сиесту в гостинице, чтобы пораньше отправиться в тюрьму. И вот, извольте, заснул, сидя на скамейке и поглаживая собаку.

Голова Вильгельма по-прежнему лежала на коленях Лантье. Пес смотрел на него, забавно скосив глаза. Лантье тихонько сдвинул ногу и отстранил пса. Потом встал, потянулся и, одернув форму, направился к тюрьме. Солнце уже сместилось, и площадь почти целиком оказалась в тени. Переступив порог тюрьмы, Лантье услышал, что издали вновь доносится лай.

Похоже, нынче заключенным полагался банный день. Морлак был чист и свежевыбрит, волосы причесаны, от него пахло марсельским мылом. Встреча с собакой привела Лантье в хорошее расположение духа. Войдя в камеру, он сел на обычное место и открыл папку.

– На чем мы остановились? Ах да! Салоники.

– Вы действительно хотите, чтобы я вам все это рассказывал?

– Не все. Самое существенное.

– Ладно, мы, значит, прибыли на фронт.

– И что представлял собой фронт в тех краях?

Морлак заостренной палочкой выковыривал грязь из-под ногтя. Чистота взывала к чистоте, и он решил как следует привести себя в порядок.

– Долины меж довольно пологих гор. Траншей как таковых не было, не то что в Пикардии или на Сомме – лицом к лицу. Здесь вражеские позиции располагались довольно далеко. Все расползлись по воронкам и часто перебирались с места на место. Артиллерия била вслепую.

– Небось было грязно?

– Да нет, не слишком. Летом жарища, зимой леденящий холод. Невообразимые перепады температуры. Самое тяжелое было то, что мы торчали на передовой безвылазно. В Восточной армии недоставало людей. Поэтому сменить нас было некому. Скучища, неделя за неделей без перемен.

– Что вы делали?

– Ну, я читал.

– А другие тоже?

– Не то чтобы…

Лантье решил задать те вопросы, которые не смог четко сформулировать вчера, когда он увидел, что заключенный читает Виктора Гюго.

– А как вышло, что вы приохотились к чтению? Насколько мне известно, вы бросили школу совсем юным.

– Люблю читать, – проворчал Морлак. – И в этом нет ничего плохого.

– А откуда у вас вкус к чтению – кто-то привил?

Заключенный пожал плечами:

– Может, и так.

Лантье решил, что момент подходящий. Он отложил свои заметки, встал и сделал два шага к стене, испещренной непристойными рисунками. Потом резко повернулся:

– Нынче утром я посетил вашу жену. Вы, похоже, не слишком к ней спешите. Но, я уверен, она-то вас ждет.

– Она мне не жена.

– Но она мать вашего сына.

Глаза Морлака вдруг сверкнули ненавистью.

– Не вмешивайтесь в то, что вас не касается! Да и вообще, хватит с меня ваших допросов! Выносите приговор, и дело с концом.

– В таком случае, – отреагировал Лантье, – вернемся к вашей собаке, так как речь идет о ней.

На миг следователь едва не поддался искушению рассказать о том, как он сидел на скамейке и Вильгельм подошел к нему. Но он боялся уронить авторитет представителя военного суда, а в этой истории крылась рискованная вольность. Сухой тон и серьезность Лантье подействовали на Морлака. Он виновато потупился, как наказанный школьник, и машинально продолжил:

– После того как мы больше месяца провели на передовой и в прибрежном районе, нас переправили в Македонию, в Монастир[9]. Это означало конец весеннего наступления. Вильгельм не мог отправиться с нами, потому что его ранило в бок осколком снаряда.

– И вы оставили его на фронте?

– Парень, который заступил на мое место, согласился присмотреть за ним. Это был серб, которого после поражения под Белградом эвакуировали на Корфу. Он так косился на Вильгельма. Я решил, что собаки за это время его изрядно достали. Все, о чем я его попросил, это чтобы он закопал Вильгельма, если тот помрет.