Волчье солнышко - Александр Бушков

– Эй, – позвал Гай.

Никто и ухом не повел.

– Это… что… все? – спросил Гай, взяв за локотьофицера.

– А? – Офицер замотанно посмотрел на него, явно неузнавая. – Вам чего? А-а… То-то я смотрю, личность знакомая. Долго ещебудете болтаться в служебном помещении? Ну народ, ты скажи! – покрутил онголовой. – Все бы им людей от дела отрывать, так и шлындают тут, потомказенные лопаты пропадают… Тебя расстреляли? Расстреляли. Вот и давай отсюда.

– Куда? – тупо спросил Гай.

– Да хоть к монаху в пазуху! – озлясь, заоралофицер, – Или куда там тебе ближе. Что я тебя, еще опохмеляться поведу?

Гай опустился на холмик свежей земли и потащил из-подбалахона сигареты. Колени дрожали.

– Эй, посторонись-ка, – толкнул его солдат слопатой. – Расселся тут…

Он стал ловко забрасывать могилу, аккуратно собирая в пустуюконсервную банку попадавших дождевых червей. Гай поднялся и побрел неизвестнокуда.

– Эй, стой! – крикнул офицер. – Ну народ, тыскажи! Так и норовят казенное спереть, жизнь без этого не мила! Кандалы,говорю, верни! И саван в описи числится, на всех не напасешься!

Через минуту Гай вышел из ржавых ворот, тут жезахлопнувшихся за ним с тягучим визгом. Обернулся. Ворот он уже не увидел –вместо них протянулась глухая стена какого-то склада с огромной краснойнадписью: «Не курить».

– Н-да, дела… – вслух сказал он самому себе, крутяголовой.

На краешке тротуара сидела Алена и ревела навзрыд, уткнувлицо в ладони.

– Интересно… Ты разве тоже не исчезла? – спросилГай, присев рядом на корточки.

– Уйди! – отмахнулась Алена и заревела громче.

– Ты чего ревешь?

– Дурак. Ой какой дурак… Тебя же расстреляли.

– А я живой.

– Никто и не говорит, что ты мертвый…

– Тогда чего реветь?

– Ох… – покачала она головой. – Живой-тоживой, но разве приятно, что тебя расстреляли как врага человечества?

– Сдурели, право… – растерянно сказал Гай, поднялее за плечи и стал целовать мокрое лицо. – Ну расстреляли и расстреляли,подумаешь, велика важность. Схожу куплю цветов и на могилку себе положу. Ну чтоты? Эх, Алена ты Алена… ты за меня замуж пойдешь?

– Пойду, – сердито сказала Алена сквозь слезы, иГай снова принялся целовать ее. – Пусти, хватит. Потом. Ты иди, ладно?Вечером ко мне придешь. Сейчас мне поплакать хочется.

– А ты не исчезнешь? – полушутя, полусерьезноспросил Гай.

– Не исчезну, куда мне исчезать?

Гай в последний раз поцеловал ее и отправился восвояси.После такой передряги хотелось хватить стаканчик чего-нибудь крепкого, но всезабегаловки, как назло, словно сквозь землю провалились. Или убежали впригороды. Последние выходки Лиги Здоровой Морали заставили многих пускаться вовсе тяжкие. Бар «Бухой утеночек» в светлое время и впрямь проваливался подземлю, вырастая вновь с первыми проблесками темноты. Кафе «Стопарик твоейбабушки» притворялось водонапорной башней. Ресторан «Голозадый бабуин», самыйхитрый и коварный, попросту распылял себя на атомы, которые при внешней угроземоментально ссыпались в водосточную трубу.

Ну так и есть – по осевой линии, погромыхивая незапертойдверью, позвякивая бутылками, мчалось что есть духу маленькое кафе «Эх,мать-перемать!», а за ним, размахивая зонтиками и душеспасительными брошюрками,гнался табунок старых дев с повязками общества трезвости. Кафе сделало обманныйфинт и ловко нырнуло в проулок, из распахнувшейся двери выпала литровая бутылкаитальянского вермута, и Гай успел схватить ее в прыжке, сделавшем бы честь ЛьвуЯшину. Старые девы по инерции промчались мимо переулочка и теперь неслисьназад, но кафе и след простыл, оно затерялось в лабиринте кривых улочек, набегу сменило вывеску и притворилось безобидной молочной лавкой – кафе былобитое и тертое, видывало виды и умело рубить хвосты.

Гай отвинтил пробку, сделал два основательных глотка,спрятал бутылку во внутренний карман пиджака и побрел дальше.

Навстречу ему шел Савва Иваныч в компании МертвогоПодпоручика и какого-то незнакомца в длиннополом кафтане петровских времен.Незнакомец играл на губной гармошке, а Савва с Подпоручиком горланили:

Если я в окопе от страха не умру,

если русский снайпер мне не сделает дыру,

если я сам не сдамся в плен,

то будем вновь

крутить любовь

под фонарем

с тобой вдвоем,

моя Лили Марлен!

Время от времени Савва Иваныч поднимал висевший у него нагруди ручной пулемет и шутки ради выпускал очередь по окну, которое ему чем-тоне нравилось.

Гай радостно присоединился к ним, светило солнце, они шлишеренгой посреди улицы и орали:

Аванти пополо а ля рискоса,

бандьера росса, бандьера росса!

В общем, было весело. Активистки Общества Трезвостисворачивали с дороги за три квартала, автомобили уворачивались. При виде такоговольтерьянства проворно выскочил из-под земли и распахнул дверь бара «Бухойутеночек». Следом за ними попыталась было прошмыгнуть внутрь тощая грымза летэтак ста пятидесяти с нашивками капрала Лиги Здоровой Морали, но Савваугрожающе поднял пулемет, и грымза молниеносно ретировалась.

Пили неразведенный спирт, закусывали ядреными малосольнымиогурчиками и холодной курятиной. Мертвый Подпоручик быстро захмелел, матерноругал за бездарность, казнокрадство и монархизм какого-то полковника Стеллерапо кличке Стеллерова Корова, проводил обстоятельный разбор атаки на местечкоДула,[1] потом безо всякого перехода стал делитьсяромантическими воспоминаниями о сестре милосердия Жене из Киева.

В заключение извлек неразлучную гитару и затянул:

Однажды при сражении

разбит был наш обоз.

Малютка на позиции

ползком патрон принес.

Встает заря угрюмая

с дымами в вышине,

Трансваль, Трансваль, страна моя,

ты вся горишь в огне…

На него перестали обращать внимание, и он безобидномеломанствовал в незримом отдалении, за сотканным из нежных гитарных переборовзанавесом.

– А меня сегодня расстреляли, – похвастался Гай.

– Поздравляю. По такому случаю следует. – СавваИваныч разлил по рюмкам прозрачную жидкость с медицинским запахом. – Динскооль, мин скооль!

Выпили. Хрустнули огурчиками, помотали головами, пережидаяожог в желудке и сухость в горле, какие остаются после залпом выпитого спирта.Воспользовавшись поводом, Мертвый Подпоручик снова завел о том, как они тогда сЖеней тоже пили спирт, закусывая тушенкой, тускло светила коптилка из снаряднойгильзы, по стеклам шлепал дождь, на улице топтались мокрые лошади, у платьячерноволосой сестрички милосердия были страшно неудобные крючки, а дурацкийгероизм первых недель войны давно выветрился, и война становилась привычкой,аэропланы в такую погоду не летали, и бомбежки можно было не опасаться, у Женибыли серые глаза, по улице, полосуя лучами фар плетни, ехали броневики, похожиена взбесившиеся скирды сена…