Семь сказок о сексе и смерти - Патрисия Данкер

Женщины никогда не говорят правду. Они слишком хитры, слишком нацелены на выживание. Вы слышите, как она говорит: “О да, я люблю своего мужа”? У меня очень счастливый брак. О да, я люблю свою работу. Я бы работала больше, если бы могла. Дети — моя самая большая радость. О да, мне очень повезло. Я люблю своего мужа и детей. Да, да, да. Или она удивляет вас длинным списком упущенных шансов и ненавистью к себе? Я не люблю свой пол. Но позвольте мне отдать должное женской изощренности. Она — мастерица соглашательства и измены. Она произносит свою реплику и отступает на заранее подготовленные позиции. И пусть враг трепещет перед несокрушимыми бастионами лжи.

Я спокойно и взвешенно обдумываю адюльтер. Я никогда не изменяла мужу, потому что мужчины меня не очень интересуют. Ни один мужчина еще никогда не был ко мне по-настоящему внимателен. Они размышляли о том, какое впечатление произвели на меня, пока я сидела, сияющая и лучистая, и слушала их разговоры. Они занимали отведенные им места, весьма довольные собой.

Но теперь кто-то обратил на меня все свое внимание. Внимание — это род страсти. За мной наблюдают.

Я знаю, что за мной наблюдают. Я думаю, женщина всегда чувствует, когда мужчина следит за ней. Даже если она не знает, кто он. Его восхищают мои ступни и запястья. Его желание согревает мой затылок. От его яростного взгляда волоски на коже встают дыбом. Я прихожу на раскопки ближе к вечеру, когда камни под моими ногами еще излучают тепло. Площадка очень низкая, издалека вообще ничего не видно. Бесценные развалины затерянного города разбросаны вокруг маленькими кучками. Только две колонны возвышаются у дальнего конца рыночной площади. Здесь мы изучаем бесконечные тайны фундаментов. Я мягко скольжу по белой пыли. Два автомобиля последних туристов с грязью на розовых номерных знаках уезжают с парковки. Солнце уже не стоит в зените над потными археологами, которые сидят на корточках, как гномы, вдоль пересекающихся линий своих траншей или возятся, полуголые, под зеленым брезентом; у них розовые, неприличные рты, прополосканные пресной водой.

Я стою на краю святилища. Из белого камня возникает грубый, неровный квадрат. Это дом бога. Я крадусь мимо огромных кустов, мимо гигантских колючих кактусовых лопастей. Из их случайных порезов капает белый сок. Он был здесь. И здесь. И здесь.

Там не на что смотреть. Там только белая земля, с которой содрали слой кожи.

Я ускользаю прочь, стараясь не попасться на глаза мужу.

Вечер сгущается, но не приносит прохлады. Я глотаю влажную жару и чувствую воду во рту и соль в ручейке пота между грудями. Далеко над морем, на юго-западе, небо чернеет. Я залезаю в душ, где меня настигает волна тошноты. Я отчаянно блюю в раковину. Вокруг слива возникает желтая спираль блевотины. Я ретируюсь в спальню и ложусь в постель. Первые порывы ветра шевелят белые занавески.

Почему ко мне другой подход? Почему ты ждал, чтобы я дала тебе знак? Ты не боишься его. Ты вернулась. Ты его выбрала. Ты его искала. Выслеживала. Ты сделала так, чтобы он тебя заметил. Ты посмотрела на него.

Теперь я чувствую его присутствие, рядом, до боли близко, жаром меж бедер. Я пожелала, чтобы он пришел ко мне. Я лежу, раздвинув ноги, поглаживая лобок. Я оттягиваю покровы с розового холмика и вставляю пальцы глубоко внутрь себя. Я хочу, чтобы он пришел. Я совсем не боюсь. Я встаю, приглушаю свет, отпираю двери.

Потом я слышу, что кто-то зовет меня с террасы.

Я выбегаю полуодетая и вижу странного, высокого мальчика у подножия ступеней. Он грек, ему не больше шестнадцати. За его спиной, опершись на стройную серебристую подножку, стоит гигантский мотоцикл. На красивом, пустом лице юноши мое появление почти никак не отражается. Волосы у него странного светло-рыжего цвета. Он стоит, высокомерный и безучастный, в свинцовом светящемся воздухе. На нем черная кожаная куртка, нелепая в такую погоду. Его английский трудно понять.

— Шеф просил передать. Он говорит, что хочет вас видеть. Будьте готовы. Я вернусь.

Когда он отворачивается, я вижу, что между его лопатками сверкает золотой силуэт чаши. Он садится на мотоцикл, который оживает и исчезает.

Макмиллан проводит вечер в паническом припадке деятельности: гроза все ближе. Его команда раскладывает брезент над развороченной землей, торопливо вбивает колышки палаток в неподатливую каменистую почву, прижимает полиэтиленовую пленку камнями, пакует рисунки и инструмент, выставляет шеренгу ведер, чтобы собрать дождевую воду. Вот поднимается ветер. И мы слышим первый ропот грома, далеко-далеко, в холмах.

Но вдруг — оно над нами, вокруг нас, и первая зловещая вспышка электрического огня высвечивает удивительную мозаику с полуобнаженной женщиной и Лебедем, клюющим ее одежды. Кустарные убежища трепещут под порывами, их крыши прогибаются под титаническими вздохами жаркого ветра.

Потом начинается дождь.

Синие пластиковые пакеты вокруг бананов набухают и отвисают под тяжестью серого ливня. Ночь заливает окрестности.

Я стою на ступенях в белом шелковом платье, которое выставляет напоказ мою грудь и вздувается вокруг бедер. Море дышит подо мной, пугая своей страшной лаской. Я смотрю вдаль. И оттуда, пробиваясь сквозь банановую рощу, из клокочущей тьмы, мне навстречу стремительно несется серебряный диск огня на черном мотоцикле.

Меня зовут София. Но на самом деле нас трое. Нас всегда было трое; остальные два и сейчас со мной. Мы всюду ходим вместе. У того из двоих, что выше, — волосы песочного цвета и веснушки. Он кажется сутулым и нестрашным, но при этом на удивление ловок и очень силен. Его зовут Уолтерс. Третий — самый опасный. Спокойный, темный, с бритой головой — это он. Мелкая колючая поросль покрывает его череп, но когда мы планируем свою очередную операцию, он бреет голову. Это его подготовительный ритуал. Как будто ему нужно необратимо изменить свою внешность, прежде чем начать игру. Он становится немного другим человеком. Его зовут Шоу. Другого имени у него нет. Я думаю, мы все немного меняемся, когда работаем, но для него небезразлично еще и выглядеть иначе. Мы с Уолтерсом не меняем обличье. Мы кажемся такими же, как обычно. Он — тихий, но властный. Я — женщина, которая всегда хорошо одета. Я начала следить за этим много лет назад. Я никогда не рискую.

В моем ощущении мы не три разных человека, а один. Мы связаны друг с другом глубинными узами. В моей личности словно проставлены дефисы, как у современной женщины, которая, выходя замуж, идет на половинную меру: оставляет свою фамилию, но прибавляет фамилии мужей: София Уолтерс Шоу. Я не могу представить, что меня можно отделить от остальных. Как будто нас всегда было трое. Но это не так.

Мы познакомились через агентство. Я тогда была девочкой-оторвой. Мне исполнился двадцать один год. Я бросила университет, чего женщины никогда не делают — по крайней мере, те, которые собираются замуж, — и обросла кучей долгов. Я нагло торчала в приемных, ожидая интервью с банками, социальными службами и потенциальными работодателями; я сидела, раздвинув ноги, в черной мини-юбке и черных колготках, испещренных дырами и стрелками. Я хотела, чтобы меня заметили. Я ждала, мечтала, добивалась этого любой ценой.