Проклятый дом - Виктор Альбертович Обухов

тут все люди взрослые — вряд ли она еще сутки протянет. Так… Что тут у меня есть? Сердце у нее больное?

— Больное…

— Ну, тогда я и не знаю, что я ей могу уколоть?

В аптечке у меня не было ничего подходящего к такому случаю. Но и уйти просто так от умирающего человека, не сделав ничего, было невозможно. Я сделала раствор анальгина, вполне бесполезный в такой ситуации, но и безвредный, и уколола. Напоследок я решила еще раз измерить ей давление и пульс (они не изменились), и вот, когда я хотела встать от больной и сознаться в полном своем бессилии как-нибудь помочь ей, я вдруг вижу, что одна рука ее, доселе лежавшая плетью, начинает двигаться и подниматься, как будто ища что-то. Я догадалась взять ее в свою руку. И начинает происходить чудо: я чувствую, как теплеет ее рука, дыхание становится спокойным и равномерным, веки глаз подымаются, взгляд яснеет, старуха начинает говорить.

— Спасибо, дочка.

— Лежите… лежите… не разговаривайте…

Я просто вне себя от изумления и не могу помять, что оказало на старуху такое живительное действие: свежий воздух? укол анальгина?

А она оживает дальше. И цвет лица становится здоровым, и в руке появляется сила, потому что, когда я захотела вынуть свою руку, то у меня ничего не получилось.

— Дочка, посиди еще немного около меня.

Я осталась сидеть, а старуха начала мне рассказывать про то, что у нее болит. И хотя я просила, чтобы она поберегла силы, но она как будто меня не слушала и все рассказывала и рассказывала. И столько у нее оказалось болячек, что, пока она рассказывала, я чуть не заснула. Я вдруг почувствовала, что я засыпаю. Я, наверное, даже вполне заснула, потому что, очнувшись, я увидела, что голова моя уже коснулась старухиного одеяла. А очнулась я от того, что старуха замолчала.

— А ты спи, дочка, спи, — сказала она мне.

— Ой, простите, я даже не заметила, как задремала.

Я оглянулась: Николая в хате не было, он, наверное, ушел к себе домой, муж мой дремал в углу на лавке. Тут уж я решительно отобрала у старухи свою руку, хотя она еще просила посидеть с ней, разбудила мужа, и мы пошли домой, пообещав старухе, что по дороге мы зайдем к Николаю и пришлем его к ней.

— Не надо… — ответила старуха. — Вот если бы ты еще немного посидела со мной… Ты, видно, хороший человек. Мне так добре с тобой.

Но мы все-таки зашли к Николаю, и я выговорила ему, что он оставил мать, и наказала, чтобы днем он нашел машину и непременно отвез мать в больницу.

— Вы бы сейчас не спали, а пошли бы и посидели с матерью, — сказала я ему.

В ответ мне Николай пробурчал что-то непонятное, повернулся и ушел к себе в дом, и нам было слышно, как он запер за собой дверь.

— Странный человек… — сказала я мужу.

Но и вообще странные там люди… Да… Так вот… Той же ночью со мной начало твориться что-то страшное. Еще когда мы шли по улице, я сказала Максу:

— Ой, совсем руки не чувствую…

Я ее и правда совсем не чувствовала. Это была как раз та рука, за которую держалась старуха. А дома — мы только легли — чувствую, что и тело начинает неметь так же, как и рука. И будто какая-то сила берет меня и начинает ломать. Знаете, в какой-то книжке я прочитала про древнюю монгольскую пытку: человека валили на землю животом вниз и складывали так, что затылком он касался пяток. Вот точно так же гнуло и меня. И, главное, я все прекрасно соображаю, но ничего сказать не могу. Муж перепугался (молчи, Максик, ты перепугался), бегает вокруг, ничего не понимает, и я ему ничего не могу объяснить. Я уже окончательно решила, что со мной случился паралич. Вы не можете представить весь этот ужас.

Но, хорошо, муж догадался разбудить свою бабку. Она у нас в сенях спала. Бабка пришла, увидела меня, закрестилась… Потом схватила веник, начала бегать с ним по хате, махать, крестить углы… Достала воды освященной, побрызгала на меня, пошептала что-то надо мной, и вот от этого ли, не знаю, но меня отпустило.

А через несколько дней, ночью же, опять раздался стук в окно, и тот же Николай снова начал просить, чтобы я пошла и сделала укол его матери.

И я, дура, пошла, хотя бабка моя уговаривала не ходить.

— Что вы фельдшерку не позовете? — спрашивала я по дороге Николая, но тот мне ничего не отвечал, молча шагая впереди нас. — А почему вы не отвезли мать в больницу?

Но и на этот вопрос в ответ мне было одно молчание.

По дороге с нами случилось одно маленькое приключение, на которое я тогда не обратила никакого внимания, и только после оно стало понятно мне. В той деревне хозяева держат собак на привязи, а ночью некоторые спускают их с цепи, и не дай Бог, чтобы такая собака вырвалась со двора на улицу. И вот как раз такая собака, дикая и злобная, с рычанием выскочила нам наперед откуда-то из темноты. И вдруг упала на живот, поджала хвост, завизжала. Это Николай что-то крикнул ей. От второго его выкрика, похожего больше на рычание, собака кинулась обратно в темноту, и только по ее жалобному визгу можно было судить, в какую сторону она побежала. По всей деревне завыли и забрехали собаки.

Со старухой все было точь-в-точь как в прошлый раз: и ее безнадежный вид, и чудодейственный эффект анальгина, и наплевательское отношение