Прощай, Византия! - Татьяна Степанова

— Семь ножевых ран, заметь, — сказал Колосов.

Семь ран. И это тоже было. Было и двадцать семь когда-то.

— Ограбление? — спросила Катя. — Хотели забрать ее машину?

Колосов щелкнул мышкой: возник снимок, запечатлевший изъятые вещи — дамскую сумку и ее содержимое: темные очки, ключи, портмоне.

— А это что такое? — Катя указала на экран. — Ювелирное украшение?

Вместо того чтобы укрупнить снимок, привлекший ее внимание, Колосов полез в сейф и достал оттуда опечатанный прозрачный пакет, явно приготовленный для отправки либо в ЭКУ, либо следователю прокуратуры. Катя узрела внутри пакета тот самый маленький тускло-золотистый кружочек, что был на снимке.

— Это древняя монета, — сказал Колосов, — вроде как византийская — мне в нашем ЭКУ сказали. Как видишь, убийца и ее тоже не взял, как и деньги и тачку. Монету в пакете я нашел под сиденьем в ходе осмотра. Может быть, она выпала откуда-то.

— Погибшая коллекционировала нумизматические древности? — равнодушно спросила Катя и внезапно тихо ахнула:

— Никита, а это что за мальчишка? Ой, какой, боже, весь в крови… Вот, заснят в «Скорой»?

— Это ее сын.

— Его тоже ранили? Такого кроху?

— Нет, его не ранили. Он сумел убежать.

Катя смотрела на снимок погибшей. На фотографию Мальчика на руках медсестры. Возле «Скорой» там, на снимке, стоял здоровяк-гаишник, видно было по его лицу: переживал за мальчика.

— Это инспектор ДПС, он их обнаружил — сначала парнишку, потом его мать. Помочь ей ничем не успел. Она была уже мертвая.

— Это такой вот маленький сумел убежать? — Катя покачала головой. — Да, дела… Но я все равно не понимаю Раз это убийство пока вами не раскрыто, раз писать о нем нельзя, для чего я-то тебе понадобилась?

— Знаешь, как звали убитую? — тихо спросил Колосов. — Евдокия Константиновна Абаканова-Судакова.

— Ну и что с того?

— Абаканова-Судакова.

Катя посмотрела на снимок в компьютере.

— Мне эта звучная фамилия ни о чем не говорит.

— Судаков, ее прадед, после войны был министром среднего и тяжелого машиностроения.

— Да? Она его правнучка?

— По женской линии. А по мужской — она внучка Абаканова.

— Никита, честное слово, я не…

— Ираклия Абаканова, — повторил Колосов.

— Какого еще Ираклия? Черт… Ираклия Абаканова? Того самого? — Катя откинулась на спинку стула. — Это правда? А я-то думала…

— Что ты думала?

— Что это давно уж и не фамилия вовсе. Что это некий такой ведомственный апокриф. Темный апокриф госбезопасности.

— Я таких ученых слов не знаю. А в толковый словарь заглянуть — влом. — Колосов хмыкнул. — А рассказов о нем действительно до сих пор много ходит. Разных.

Катя пожала плечами. Что она могла сказать? Имя Ираклия Абаканова было ей знакомо. Оно часто упоминалось на страницах прессы и в телепередачах — в исторических хрониках всегда рядом с именами Берии, Вышинского. Что ж, если время и пространство относительны, то генерал Абаканов, наверное, и был тем самым последним, припозднившимся гостем, поднимавшимся по мраморной лестнице на знаменитый бал к булгаковскому Воланду.

— В войну он возглавлял управление контрразведки, — продолжил Колосов. — После войны стал министром госбезопасности и МВД. Говорят, сферы влияния они с Лаврентием Палычем все делили, жестоко боролись за влияние на Сталина. Абаканов молодой был, подсиживал Берию со всех сторон.

— Подожди, постой.., но он ведь вроде потом покончил с собой? — воскликнула Катя. — Бросился под электричку?

— Под поезд метро на станции «Парк культуры».

— Это случилось после XX съезда?

— Нет, раньше — в пятьдесят четвертом, после расстрела Берии.

Катя снова взглянула на снимок жертвы.

— Если она его внучка, сколько же ей тогда лет? — спросила она недоверчиво.

— По паспорту тридцать один год.

— Но, Никита…

— У Ираклия Абаканова в пятьдесят четвертом остались молодая жена — он был женат на дочери министра Судакова — и трехлетний сынишка. Вот ее отец. А самому Абаканову в пятьдесят четвертом, между прочим, было всего сорок четыре года.

Катя встала со стула, подошла к окну. За окном был Внутренний двор главка. В ворота как раз въехала бронированная машина — автозак. В глубине двора, задушенная со всех сторон асфальтом, росла старая корявая яблоня. Ее не посмели тронуть, срубить. Здесь, в этом тихом дворе-колодце, не сыскать было пучка травы, клочка живой земли, только асфальт, асфальт, асфальт. Но яблоня росла наперекор всему, упорно цепляясь корнями за что-то в своем глубоком подполье. Наперекор всему весной она зацветала — и как еще! По осени приносила урожай яблок. Их рвали водители служебных машин.

Яблоня была местной легендой. И эти здания за ней, окружавшие двор, — о них ведь тоже ходили всяческие легенды и рассказы. Катя сама не раз их слышала. Как и всякие городские байки, они не всегда были правдой. Говорили, например, что вон в том здании в подвале, как раз под главковской библиотекой (самой по себе легендарной), некогда располагался министерский тир. И якобы туда любил приезжать Лаврентий Берия, чтобы лично, собственноручно допрашивать там, размахивая пистолетом, врагов народа во времена борьбы с космополитизмом. Но легенда бессовестно лгала: и зловещий тир никогда не помещался в подвале под библиотекой, и Берия никогда не приезжал в этот двор-колодец, потому что его, двора, и этого здания министерского тогда, в конце сороковых годов, еще и в помине-то не было.

Слыхала Катя ведомственные легенды и про генерала Ираклия Абаканова. К этой фамилии прилагались обычно — в тех же ведомственных байках, мемуарах, хрониках — тысячи эпитетов: «злой гений МГБ», «гений контрразведки», «палач», «вдохновитель репрессий», «мистификатор», «жертва тоталитаризма».

Честно признаться, она не особенно интересовалась всем этим. Ее всегда больше влекло настоящее, чем прошлое пятидесятилетней давности. Было только как-то странно знать: вот вроде был такой всесильный генерал, министр, возглавлявший объединенные ведомства госбезопасности и внутренних дел, слитые в те времена в единый стальной кулак. Был-был, а потом вдруг сплыл: бросился под поезд метро — даже не застрелился! — покончил с собой.

В памяти, как эхо, возникали какие-то обрывки, от кого-то услышанные, где-то прочитанные: старая актриса, красавица, чаровница, звезда экрана, в одночасье отправленная в ГУЛАГ, рассказывавшая о своих встречах с генералом, о своем «нет, хоть умрите» в ответ на его настойчивые мужские притязания. И еще что-то — про какую-то блестящую операцию или контроперацию против немцев в конце войны, про фокстрот, которого генерал был большим любителем, про ипподром и скачки, про джаз-банд Эдди Рознера, которому тоже, увы, вплоть до лагерной баланды с генералом, катастрофически не повезло. Про каких-то неведомых космополитов (сейчас, убей бог, не вспомнить из истории — кто такие, откуда?), про черный «воронок» у подъезда и ночные аресты, паутину