Всегда твой - Кай Хара

лечь обратно. Она тихонько гладит меня по волосам, как она всегда делает, когда я расстроена.

— Мама…

— Мне так жаль, ma chérie — милая. Астор… он ушел, детка.

— Куда ушел?

— К бабушке на небеса.

— Нет. — Я говорю, качая головой и отказываясь в это верить. — С ним все в порядке, должно быть.

Она садится на кровать рядом со мной, натягивает на нас одеяла и крепко прижимает меня к себе. Когда я чувствую, как ее руки надежно обнимают меня, я окончательно срываюсь.

Слезы текут по моему лицу, и я позволяю себе снова погрузиться в забытье, которое есть сон, тихо надеясь, что на этот раз я уже не проснусь.

ГЛАВА 6

Феникс, 10 лет

Спустя три дня после несчастного случая

Я оцепенел.

Настолько оцепенел, что последние три дня мир вокруг меня не ощущался реальным. Это было сплошное пятно бесцельной деятельности, и я не могу сказать, что полностью осознавал хоть что-то из этого.

Даже сейчас я вижу вспышки последних нескольких дней, но не полную картину — получение новостей, наблюдение за тем, как моя мама полностью разрывается на части, приход и уход людей из нашего дома с соболезнованиями, добрыми словами и пожеланиями.

И все это время я чувствовал себя невероятно одиноким.

В тот момент, когда Астор умер, внутри меня что-то оборвалось, я физически ощутил это, стоя в пустом домике на дереве. Наши жизни были связаны вместе, одна нить, которая была спрядена при рождении, вытянута и разделена на два уникальных пути по мере нашего взросления, и три дня назад я почувствовал, как судьбы раскрыли челюсти своих ножниц вокруг его нити, прежде чем безжалостно перерезать ее.

Это лишило меня дыхания и всякого рационального мышления, и я мгновенно понял, что произошло нечто ужасное.

Часть меня умерла в тот день и будет погребена вместе с ним на его похоронах в воскресенье, в тот самый день, когда ему исполнилось бы одиннадцать лет.

Вместо этого я сам стану на год старше, а он навсегда останется десятилетним ребенком. После его смерти на меня обрушились все горести и сожаления.

Особенно о том, что я излишне соперничал с ним во всем, потому что мне казалось, что я вечно нахожусь в его тени.

Я хотел победить, но не так. Никогда так.

Сейчас все это кажется таким глупым. Как будто я потратил драгоценную энергию, которую мог бы потратить, наслаждаясь временем, проведенным с ним, если бы не был так зациклен на этом одностороннем соперничестве.

Как бы я хотел отмотать время назад, как бы я хотел все переделать.

Как бы я хотела вернуть своего брата.

Роуг и Рис заходят в мою комнату, последний несет под мышкой футбольный мяч. Они не отходили от меня с тех пор, как это случилось, спали на полу в моей комнате и молча поддерживали меня.

Мама Роуга бросила их с отцом в прошлом году, так что он хотя бы отчасти понимает, через что мне приходится проходить, а Рис помогает лучшим из известных ему способов — удваивает свои шутки и пытается заставить меня смеяться.

— Твой отец просил передать тебе это, — говорит Роуг, протягивая мне пакет. — Это вещи, которые были при Асторе, когда это случилось.

Что-то щемит у меня в груди, когда мои пальцы обхватывают сумку, и я тяну ее к себе. Я открываю ее и высыпаю несколько вещей на кровать.

— Мы дадим тебе время взглянуть. Приходи к нам, когда будешь готов.

Я настолько погружаюсь в вещи, лежащие на моей кровати, что не замечаю Риса до того, как они уходят.

Вещи Астора. Вещи, которые были при нем в последний день.

На первый взгляд, ничего особенного. Ручка, жевательная резинка, ключи.

Но есть и его бумажник, открыв который, я обнаруживаю нашу фотографию. Она сделана на нашем школьном концерте, когда нам было по пять лет.

Он в костюме солнца, а я — цветка. Его рука обхватывает мои плечи, и он счастливо улыбается в камеру, а я смотрю в объектив с каменным лицом.

Горе впивается в мои внутренности, когда я опускаю фотографию и хватаю два браслета, которые он всегда носил на запястье: один из них подарил ему я, а другой сделала для него Сикс.

Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, что уже думаю о нем в прошедшем времени, так быстро удаляя его из настоящего, словно его никогда и не было со мной.

Я вытираю их тыльной стороной ладони, пока они не упали, и хватаю последний предмет — сложенный лист бумаги, который частично пострадал от воды.

Я расправляю его, и то, что осталось от моего изувеченного сердца, вздрагивает и умирает, когда я читаю, что на нем написано.

Это любовная записка от Сикс к Астору, испещренная сердечками и спрашивающая, хочет ли он быть ее парнем.

Хуже того, он поставил галочку напротив «да».

Мне кажется, что меня сейчас стошнит.

Вот что они скрывали от меня, когда я в тот день вошел в домик на дереве. Я увидел, что они ведут себя подозрительно, торопливо убирают вещи и засовывают листки бумаги в карманы, когда я вошел.

Меня это задело, ревность захлестнула меня, когда они выбежали, не спросив, хочу ли я присоединиться, но потом произошел несчастный случай, и я забыл об этом.

Они нравятся — нравились — друг другу. Все то время, пока я думал, что однажды, когда мы станем старше, она станет моей, она принадлежала ему.

А он принадлежал ей. Он встретил ее первым, он был ее другом первым, он, вероятно, был влюблен в нее первым.

Очевидно, он был ее первым парнем.

Через два дня после того, как я проходил мимо комнаты Астора и услышал, как моя мама плачет: «Почему это должен был быть ты?», держа в руках его любимую плюшевую игрушку и всхлипывая, я понял, что девушка, которую я хотел, на самом деле хотела его с самого начала.

Нетрудно понять, что в тот день умер не тот близнец.

Я сжимаю записку в кулаке, когда ненависть разгорается в моей крови и обвивается вокруг моего пустого, эхом отдающегося сердца, своими щупальцами удерживая его в заложниках за непроницаемой ледяной стеной, которую создало ее предательство.

Она позволила мне думать, что у меня есть шанс с ней. Она принадлежала ему, а теперь он мертв, так что она всегда будет принадлежать лишь ему.

Ненависть раздувается до тех пор, пока не вытесняет все остальные эмоции,