Иудино дерево в цвету - Кэтрин Энн Портер

Звон полуночного колокола — это сигнал, но что он означает? Встань, Лаура, и следуй за мной: выйди из сна, из своей постели, из этого незнакомого дома. Что ты делаешь в этом доме? Без страха она поднимается и протягивает руку Эугенио, но он с хитрой улыбкой уклоняется и отлетает прочь. Это не все, вот увидишь. Он говорит: «Убийца, следуй за мной, я покажу тебе новую страну, правда она далеко, мы должны торопиться». «Нет, — отвечает Лаура, — только если ты возьмешь меня за руку; а так — нет». Она цепляется сначала за перила лестницы, потом за верхушку иудина дерева, а оно медленно сгибается и опускает ее на землю, потом за край скалистого обрыва, а потом за крутой гребень морской волны, только там оказывается не море, а пустыня из каменного крошева. «Куда ты ведешь меня?» — спрашивает она с недоумением, но без страха. «К смерти, путь туда далек, и надо торопиться», — ответил Эугенио. «Нет, — повторяет Лаура, — только за руку с тобой». «Раз так, съешь эти цветы, бедная пленница, — говорит Эугенио с жалостью, — возьми и съешь». Он обдирает с иудина дерева теплые кровавые цветки и подносит к ее губам. Она видит, что его рука бесплотна, это просто кисточка белых окаменевших веток, и в орбитах его глаз нет огня, но она жадно ест эти цветки, потому что они утоляют и голод и жажду. «Убийца! — говорит Эугенио. И Людоедка! Это мое тело и моя кровь». Лаура вскрикнула: «Нет!» — и от звука собственного голоса проснулась, дрожа, а заснуть опять боится.

Глухой скрежет — казалось, в стене скребется огромная крыса — означал, что подъемник пополз вверх: внизу уборщица тянула канат. Миссис Халлоран перестала гладить, брякнула утюг о доску и сказала:

— Наконец-то. Сколько можно ждать. Что бы тебе час назад обуться, дойти до угла и принести картошку. Меня на все не хватает.

Мистер Халлоран выпростался из кресла, упираясь в ручки, медленно, тяжело поднялся на ноги, оглядел комнату; надеялся что ли, обнаружить поблизости костыли.

— К тому ж еще и носки протираешь, — присовокупила миссис Халлоран. — Или ты босиком ходи, или поверх носков ботинки надевай, как от веку положено, — сказала она. — В носках ходить. Какой в этом прок, спрашивается? Ни то, ни се.

Она развернула персикового цвета шифоновое неглиже, украшенное кремовыми кружевами и пышными бантами, легонечко встряхнула и разложила на доске.

— Господи, спаси и помилуй, ты погляди только на эту пакость, — сказала она. Снова брякнула утюг о доску и заскользила взад-вперед по мятой ткани. — А тебя не убудет снести картошку в буфет, — сказала она, — нечего ей на полу валяться. Не убудет тебя.

Мистер Халлоран взял пакет с картошкой из подъемника и направился к угловому шкафчику рядом с ледником.

— Чего б тебе не вытащить все разом, — сказала миссис Халлоран. — Что без толку мотаться взад-вперед по сто раз. Самому последнему слабаку и то под силу поднять три кило картошки зараз. А может и не под силу.

От ее голоса у мистера Халлорана стоял шум в ушах, будто били доской о доску.

— Не лезть бы тебе не в свое дело, — сказал он, но адресовался не к ней. Продолжал вести спор с самим собой. — Ой, не могу я это сделать, мистер Хони, — ответил он унылым фальцетом. — И не просите, я о таком подумать и то не могу. Не положено так, — сказал он и застыл на полусогнутых ногах, поверх мешка с картошкой злобно буравил взглядом тощую чужую женщину, которая всегда была ему не мила, — она гладила белье, на лице ее было поганое — страстотерпица да и только — выражение. — Может, я и мало на что годен, — уже своим голосом сказал он, — но заруби себе на носу: чтобы вынуть картошку из подъемника, у меня соображения хватит.

— Кто бы мог подумать, — сказала миссис Халлоран — И на том спасибо.

— Телефон, — сказал мистер Халлоран, снова устроился в кресле и вынул трубку из кармана рубашки.

— Слышу, не глухая, — сказала миссис Халлоран, водя утюг взад-вперед по персиковому шифону.

— Это тебе. У меня никаких дел больше нет, — сказал мистер Халлоран. Его серые с прозеленью глазки поблескивали; ухмылка обнажила два острых клыка.

— Что бы тебе взять трубку. Вдруг не туда попали или звонят кому-то с нижнего этажа, — сказала миссис Халлоран, ее тусклый голос звучал тусклей некуда.

— Так ли, сяк ли, пускай звонят, — решил мистер Халлоран, — по мне, то есть. — Он черкнул спичкой по ручке кресла, поднес огонек к трубке и сделал первую затяжку, телефон меж тем все звенел и звенел.

— Небось, опять Мэгги, — сказала миссис Халлоран.

— Пускай себе звонит, — сказал мистер Халлоран, откинулся на спинку, закинул ногу на ногу.

— Господи, спаси и помилуй, что ж ты за человек такой — дочь звонит, а тебе трубку снять и то лень, — воззвала миссис Халлоран к потолку. — А у дочки-то беда, муж ей денег не дает точно собаке какой, а сам торчит полночь-заполночь в салунах с парнями из Малого Таммани[4]. И еще в политику ударился вместе с шайкой-лейкой Маккоркери. Теперь добра не жди, так я ей и сказала.

— Тоже мне беда, муж ее — парень хваткий, он далеко пойдет, если только она ему препятствовать не будет, — сказал мистер Халлоран. — И жаловаться ей не на что — так я бы ей сказал. Только отца нынче ни во что не ставят. — Мистер Халлоран кивнул на окно, выходившее на мощеный кирпичом прогал между домами, и закукарекал петухом. — Отца нынче ни во что не ставят, а раз так, кто ж отцова совета послушает?

— Соседям про то знать не обязательно, мало мы что ли сраму натерпелись, — сказала миссис Халлоран.

Снова поставила утюг на газовую горелку и пошла к телефону на площадке первого этажа. Мистер Халлоран подался вперед, уронил худые, поросшие рыжим волосом руки между колен, разогревшаяся трубка приятно попыхивала ему прямо в нос. Жена терпеть не могла и трубку, и ее запах; такая жена любому мужику, какого ни возьми, жизнь загубит. До кризиса, покуда у него еще была хорошая работа и надежда на прибавку, покуда он еще не сел на пособие, покуда она не стала зарабатывать стиркой и глажкой тонкого белья, в прежнее, славное времечко, она тоже, упаси, Господи, язык распускала, ты ей слово, она тебе пять, но тогда она свою пользу понимала и к трубке не цеплялась. Теперь, когда от меня, можно сказать, пользы, что от козла молока, она ни на минуту не дает об этом забыть. А кто тому причиной, что мы не раскатываем в лимузине с пепельницами, переговорной трубой и хрустальной вазочкой для цветов — она и только она. И поделом мне, женился на святоше — потом не жалуйся. Предупреждал же его Джералд Маккоркери, с самого начала предупреждал.

— Эта девочка не даст тебе развернуться, — говорил Джералд. — Ты суешь голову в петлю, — с ней жизни не будет. Послушай моего совета, я тебе добра желаю, — сказал Джералд Маккоркери. А ведь он всего-то и видел Лейси Махаффи мельком воскресным утречком на Кони-Айленд. Но Маккоркери он такой, глаз-ватерпас, людей видит насквозь. Раз глянет на человека, с ходу поймет, чего он стоит, — и точка. А если человек проверки не выдерживал, Маккоркери умел его убрать с дороги да так, что тому ни в жизнь не догадаться, как и что. Вот отчего Маккоркери высоко взлетел.