Воролов - Виктория и Сергей Журавлевы

каблуком, кивнул прокурору с исправником и пошел к выходу. У двери он сразу ссутулился, зашаркал ногами, а затем в коридоре послышались его брань и прибаутки, теперь снова раскрашенные южнорусским переливчатым говором.

– Однако, – Мышецкий повернулся к Валентину Федоровичу, – крепко у вас тут все поставлено!

– Согласно указаниям из всех высших инстанций. Город потому и тихий, что все под контролем.

– Ну-с, тогда давайте возьмем в оборот этого Кунку. Времени мало!

Допрос трактирного карманника решили поручить исправнику и Азаревичу. Явно напуганного Кунку конвоиры почти втолкнули в кабинет. Тот неловко попятился к закрывшейся за ним двери. Его оцепеневший взгляд впился в Азаревича. Присутствие исправника, которого щипач знал в лицо, тоже не внушало особой радости: дело явно пахло жареным.

Азаревич рассматривал карманника с не меньшей внимательностью. Тот был невысоким, поджарым, с тонкими пальцами рук и на редкость некрасивым бледным лицом: маленькими, близко посаженными глазками, приплюснутым носом, тонкими, почти бесцветными губами и светлыми волосами, торчащими неровными пучками в разные стороны.

Кунка опустил глаза и произнес:

– Я сам пришел, пан исправник, заявить о собственной невиновности…

– Невиновные, голубчик, дома сидят и ничего засвидетельствовать в участке не торопятся, – возразил исправник. – Говорят, видели тебя ночью в трактире с убитым поручиком, а потом раз – и такая история! Так ты, коль знаешь что, выкладывай!

Кунка переминался с ноги на ногу. Волнение его было столь очевидным, что исправник нетерпеливо махнул полицейскому, стоявшему навытяжку у двери. Тот подхватил придвинутый к стене стул и поставил его рядом с задержанным.

Карманник испуганно поглядел на исправника, затем на стул, потом неслышно сел.

Все молчали.

Наконец Ян прошептал:

– Matka Boska! Я тут не при чем, панове! Мне уже угрожают всякими карами, а я чист! Ну да, были в трактире той ночью двое в военной форме, были, видел! Ближе к часу ночи сверху спустились. Они вина взяли белого и леща в сметане, да раков. Толковали о том, о сем: кто да где служил, кто откуда родом, да разные авантюры свои военные вспоминали. Посидели, посмеялись, потом в карты стали играть. Играли долго. Потом разошлись, а дальше и я ушел. Matka Boska! Я невиновен, вельможный пан!

– Подожди Пречистую Деву сюда приплетать! Описать обоих сможешь?

– Ну, один ко мне спиной все время сидел, его лица я не видел, только затылок его вихрастый помню. А другой – на вид обыкновенный: роста среднего, лет двадцати пяти, усы, коротко подстрижен. Очень нервничал, как в карты кончили играть. Видать, проиграл много!

Карманник почесал лоб ладонью и добавил:

– Когда я уже выходил, он бокал опрокинул и разбил. Попытался осколок из тарелки вынуть, да так неудачно, что порезался…

Валентин Федорович потер руки и обратился к полицейскому у двери:

– Прервемся! Пошлите срочно за доктором, и пусть он покажет этому голубчику тело погибшего. А потом с опознания сюда! Мигом!

Яна Кунку увели.

Когда он снова появился в кабинете исправника, он был смертельно бледен, кожа его казалась прозрачной, а пересохшие губы стали синюшного цвета. Он, не спрашивая разрешения, плюхнулся на стул и обмяк.

Азаревич налил ему стакан воды.

Карманник, с трудом сделав пару глотков, выдохнул:

– Он это…

– Который? – уточнил исправник.

– Ну, который ко мне лицом сидел и руку порезал.

– А второй? Как выглядел второй?!

– Не видел, милостивый пан! – губы Кунки задрожали. – Есусом Христусом клянусь, не видел я его! Только затылок и спину. Потом он вышел, видимо, освежиться… А этот, – щипач указал пальцем в пол, – остался за столом вино допивать.

– А ты, значит, к нему! Подпоил, до комнаты проводил, – исправник вдруг повысил голос, – а там попытался что-то у него украсть, а он тебя за руку поймал? Схватил, поволок было к двери, в околоток тащить, а ты – за его пистолет и дуло ему в висок? А потом куда сбежал? На черную лестницу? В окно? Куда? Говори! Так было? Так?! Отвечай, стервец!!

Кунка втянул голову в плечи и зажал уши ладонями:

– Нет! Нет!! Я не убивал! Не убивал я!

Азаревич молча выжидал. Он не мог прямо, в лоб, спросить карманника об упомянутых Медоедовым вещах с тела убитого. Таким вопросом он опасался раскрыть личность полицейского агента, поставив под угрозу выполняемую тем операцию и его жизнь.

– Пан Кунка, – подал наконец голос воролов, – мы сюда вас не приглашали. Вы явились сами, по своей воле, и все время твердите, что вы здесь не при чем. Но с чего такая прыть? Значит, вы все же в этом деле как-то замешаны?

– Да, ваше превосходительство, да! То есть, нет! Нет, я пальцем никого не тронул! Но, – карманник перевел дух и вдруг ухмыльнулся, – я у кавалериста этого кое-что увел.

Он опустил руку куда-то в подкладку потертого сюртука и вытащил маленькие серебряные часы на цепочке.

– Откуда это у вас?

– Грешен! Работа у меня такая! – Кунка пожал плечами, протягивая часы исправнику. – Пока этот военный заливал свой проигрыш, стал я мимо столиков к выходу пробираться. И вдруг я так неудачно его стол толкнул, что стакан у него возьми и опрокинься! Об тарелку раз – и вдребезги! Он стал осколки собирать да порезался! Уж я так извинялся, что пана так неделикатно побеспокоил, так извинялся! И салфеткой пальцы ему помог замотать, и выпивку ему еще предлагал! Только он отказался…

– И в этот момент часы у него и вытащили?

– Да, досточтимый пан!

– Только это взяли?

– Да. У него в кармане еще какие-то бумаги были, но мне ведь документы ни к чему! Я свое дело сделал и ушел, и он еще живой был, понимаете? Живой! И трактирщик видел, как я уходил, и еще сидели гости. И больше я его не видел. В краже признаюсь, но в смерти его – нет, не виновен!

– Вы уже пытались сбыть часы? – спросил Азаревич.

– Пытался, но мой человек не взял. Дескать, риск большой, весь город уже говорит о трупе в трактире, но, так и быть, возьму за десять целковых. Холера! Жадный пес! Захотел задарма хорошую вещь! Не выйдет! Решил: вот пойду к ювелиру, пусть буквы зашлифует. Потом – в тайник, а летом в Крыму продам! И не за гроши…

– Увести его, – махнул рукой исправник.

Когда Кунку увели, он взял часы со стола, в задумчивости покачал их на цепочке, словно маятник, и протянул Азаревичу:

– Ну что же, Петр Александрович, берите ваш улов. Но все-таки жаль, что этого паршивца не заинтересовали бумаги!

– Ничего! Бывает, что и вещи могут кое-что поведать о своих хозяевах.

Азаревич повертел