Свободу медведям - Джон Ирвинг

Я посмотрел на ели в ущелье. Но они еще не выкарабкались из него. Зигги не двигался; его волосы разметались по служившей ему подушкой охотничьей куртке, касаясь светящейся травы. Я был уверен, что он заснул, но не успел я сам погрузиться в сон, как он пробормотал колыбельную:

Фрау Фрейна Гиппел потеряла сковороду.

И ей ни за что ее не сыскать.

У этой фрау зубы растут на заду,

Но герру Гиппелу на это плевать.

Утром выпал иней, и трава отражала тысячи различных по форме солнечных призм; луг у края ущелья испещряли лучи, словно это был пол в бальном зале, улавливающий свет замысловатой люстры. Я лежал на боку, разглядывая сквозь заиндевелую траву стену ущелья. Подстилка холодила щеку, а стебли травы казались выше деревьев, между стеблями растаявший иней образовывал лужицы. Я разглядел сверчка, который шел по травинкам как на ходулях, перешагивая через капли воды — настоящие озера для сверчка. Его заиндевелые суставы, казалось, оттаивали, пока он шагал.

Если быть с ним одного роста, то он мог бы показаться ужасным — настоящим гигантским антропоидом, шагающим через джунгли, переступающим через океаны. Я рявкнул на него, и он остановился.

Затем я услышал колокольный звон неподалеку от нас.

— Коровий колокольчик, — сказал Зигги. — Нас сейчас затопчут! Или сметут в ущелье!

— Это церковный колокольчик, — возразил я.

— О, черт побери, — фыркнул он, выглядывая из своего спального мешка.

Но мой сверчок пропал.

— Что ты ищешь, Графф?

— Сверчка.

— Сверчок совершенно безобиден.

— Но этот был настоящим великаном, — возразил я. Однако под подстилкой его не оказалось, поэтому я выбрался из своего мешка и ступил на покрытую инеем траву.

Холодная роса заставила меня приплясывать, а поскольку глубокое ущелье находилось совсем рядом, то мне пришлось больше смотреть под ноги, чем искать сверчка. Зигги спокойно наблюдал за мной, но не долго, он тоже выбрался из мешка и принялся притопывать вокруг подстилки, но совсем не так, как я.

— Тебе еще рано вставать, — сказал я ему.

— А я бы никому не рекомендовал смотреть на тебя в голом виде, — заметил он.

— А ты бы не топал, как слон, — огрызнулся я. — А то еще наступишь на моего сверчка. — И я почему-то почувствовал себя неловко, стоя перед ним.

— Давай выпьем кофе и поищем более рыбное место на этой реке, — сказал Зигги таким голосом, как если бы был командиром скаутов.

И я позабыл о своем, возможно раздавленном, сверчке, наблюдая, как он грузит наши пожитки на мотоцикл, как если бы он был настоящим сержантом.

Итак, мы двинули в следующий городок.

Хисбах оказался меньше чем в миле по дороге вверх; это был городок, покрывший весь склон холма, — старые, округлые дома из серого камня сгрудились вместе, будто коробки для яиц; немного поодаль выделялась самая обыкновенная, словно присевшая на корточки церковь с луковичным куполом. Она притаилась у дороги, как старый беззубый лев, который больше был не способен нападать.

Когда мы добрались до городка, месса уже закончилась; семейства, одеревеневшие и измятые от долгого сидения, с топотом спускались вниз с церковных ступеней, скрипя своими воскресными башмаками. Маленькие мальчики стремглав кинулись к гастхофу напротив Святой Луковичной Головы: «Старинный гастхоф фрау Эртль».

Зигги похлопал по вывеске, когда мы приблизились к двери.

— Графф, — прошептал мне Зигги. — Поосторожней с этой фрау Эртль!

Так что мы вошли внутрь, сдерживая хихиканье.

— А, — протянула толстая фрау Эртль. — Добро пожаловать.

— О, спасибо, — отозвался Зигги.

— Есть кофе? — спросил я фрау Эртль. — Только горячий?

— И место, где можно вымыть руки? — добавил Зигги.

— Ну конечно же, — ответила фрау Эртль, указывая на заднюю дверь. — Правда, лампочка, кажется, перегорела.

Если только она здесь когда-то была. Потому что уборной служила будка с грязным земляным полом на задворках гастхофа, рядом с длинным, узким загоном для коз. Козы наблюдали за тем, как мы качали из колонки воду. Зигги качал воду прямо себе на спину; когда он энергично встряхнул головой, козы заблеяли и сбились в кучу у калитки загона.

— Мои бедные козочки, — сказал Зигги и перебрался через загородку, чтобы погладить их по подбородкам. О, они сразу его полюбили, это легко было заметить. — Графф, — сказал он, — вернись обратно и погляди, не идет ли кто.

В гастхоф набилось полным-полно народу — семьи с их сосисками и кофе, одинокие мужчины за длинными столами со своими кружками пива.

— А! — воскликнула фрау Эртль. — Ваш кофе на столике у окна.

Так что, когда Зигги вернулся, мы направились к своему столику — по соседству с семейством, во главе которого восседал сварливый дед. Самый младший член семьи, мальчишка, поглядывал на нас из-за булки с длинной сосиской, утонув в ней своим подбородком.

— Большой мальчик, — прошептал Зигги, состроив ему рожицу.

Мальчишка перестал жевать и не мигая уставился на нас, тогда Зигги пригрозил ему вилкой — проткнул воздух словно шпагой, — и мальчишка притянул к себе дедово ухо. Когда старик строго глянул на нас, мы с Зигги сидели и чинно пили кофе; мы кивнули ему, и дед дал внуку под столом пинка.

— Сиди и ешь, — велел он ему.

Так что мальчишка посмотрел в окно и оказался первым, кто увидел коз.

— Козы вышли! — закричал он, и дед снова пнул его под столом. — Когда я ем, я глух и нем, мой мальчик! — выговорил он ему.

Но теперь уже все члены семейства смотрели в окно, дед тоже увидел коз.

— Я запирала ворота, — охнула фрау Эртль. — Я запирала их перед самой мессой.

Несколько ребят постарше вскочили из-за столов и, толкаясь, бросились из гастхофа; козье стадо бочком направлялось к церкви. И тут пинавшийся дед наклонился к нам.

— Фрау Эртль вдова, — сообщил он нам. — Ей нужен кто-то, кто запирал бы козий загон. — Тут он поперхнулся своей сосиской и тихонько рыгнул.

Козы кивали друг другу и, стараясь удержать равновесие, со стуком карабкались вверх по церковным ступеням. Парни согнали их в кучу у двери, но ни один из них не осмеливался подняться за козами, опасаясь испачкать свой выходной костюм.

Мы вышли наружу и наблюдали, прислушиваясь к звону колоколов из соседней деревни, — чудесное воскресное утро с настойчивым, торопливым эхом заглушало окончание каждой ноты.

— Это колокола Санкт-Леонардо, — сказала какая-то женщина. — У нас ведь тоже есть колокола, и я хотела бы знать, почему они не звонят в воскресенье.