Трактат о лущении фасоли - Веслав Мысливский

кто ж не любит? Он — так просто обожает. Мало что его так возбуждает, помимо женщин, как сбор грибов. Просто черная зависть накрывает, если кто-то найдет белый гриб, а он — ничего или только масленок. Тогда он этому человеку мысленно желает, чтобы гриб по крайней мере оказался червивым. Что может больше сказать о характере? Эх, люди, люди, страшно подумать. Нет для него лучшего отдыха, чем когда он грибы собирает. Ни о чем не думает, ничего не помнит, весь, всеми органами чувств, сосредоточивается на грибах. Можно сказать, весь мир для него съеживается до размеров гриба. Поэтому если хочется как следует отдохнуть, даже лучше, чтобы грибов было мало. Он, когда хочет отдохнуть, идет в лес, хоть бы в нем грибов и вовсе не было. Берет корзину, ножик — и ищет грибы.

И был бы рад побродить по лесу вместе со мной. Очень вы мне понравились. Уже в тот вечер я почувствовал, что мы могли бы подружиться. Я, мол, ценю людей, о которых заранее знаю, что разгадать их будет непросто, если вообще возможно. От всей души приглашаю. В домике — все удобства. Холодильник, радио, телевизор. Ванная с душем, бойлер, включаешь — и почти сразу идет горячая вода. Наверху две спальни, так что мы друг другу не помешаем. Если захотите приехать с кем-нибудь, я могу спать внизу, на раскладном диване. Или отпуск возьму на другое время и приезжать буду только в выходные.

У меня есть лодка, можно будет покататься.

А если захотите на байдарке, одолжим у соседа. Можно вместе с соседкой. Она женщина симпатичная и грести любит. Муж — директор чего-то, после второго инфаркта все время сидит в домике, солнце ему не показано. Неудивительно, что супруга скучает. А такие, скучающие, — самые охочие. Приезжайте непременно. Напишите когда.

Я ответил, что благодарю за приглашение, но пока не могу. Как ему известно, я играю в оркестре и от себя не завишу. А в таком ресторане у оркестрантов редко когда бывают длинные отпуска. Разве что ремонт или обновление интерьера. Я думал, это охладит его пыл.

Но через какое-то время он снова прислал письмо. И опять все сначала. Мол, приглашаю, когда приедете? Я отправил открытку: благодарю, с сердечным приветом и самыми добрыми пожеланиями, давайте отложим эти планы до той поры, когда я буду посвободнее. Однако он продолжал настаивать. Присылал одно письмо за другим и в каждом меня приглашал.

В одном из писем сообщил мне свой телефон и попросил мой номер: мол, будет рад иногда созвониться. Отказать было неудобно, но я предупредил, что дома меня застать трудно. Утром репетиции, вечером я играю, а жизнь ведь требует и времени, и сил, ему ли не знать. Он позвонил, как потом оказалось, в тот же день, когда получил мое письмо:

— Звоню и звоню с самого утра. В самом деле, непросто вас застать. Но все же живой голос — это живой голос. Письмо, как ни крути, немо. Куда ему до живого голоса. Вот слушаю вас, и мне кажется, что мы снова встретились. Вы уже решили, когда приедете?

И так год за годом. Я, как мог, тянул с ответами на его письма и открытки. Потом извинялся: одно, другое, сами понимаете. Да-да, конечно, он понимает. И в следующем письме приглашал меня с еще большим пылом. Однажды сообщил, что поменял в домике телевизор, теперь у него цветной, и марку написал, и сколько дюймов экран. В другой раз — что еще что-то новое купил. Все более страстно расписывал это место, уговаривал. А я проникался все большим недоверием. Я вам больше скажу, я даже стал его бояться, в чем-то подозревать, хотя и не знал, в чем именно. Но был уверен: он меня во что-то втягивает. А может, мне это только казалось, потому что недоверие к людям было крепостной стеной, которую я вокруг себя возвел.

С каждым письмом он становился все сердечнее, сплошная лирика и такая душевность, что мне делалось не по себе. В одном из писем написал, что я, мол, и представить себе не могу, как здесь благоухает смолой, особенно по утрам. Просто вдохнуть такой воздух — и то радость. В водохранилище даже раки есть, а раки — лучшее свидетельство того, что вода чистейшая. Косули настолько доверяют людям, что приходят и пасутся между домиками. Даже разрешают себя гладить. Как-то написал, что сова прилетела на окно. Он на ночь открыл, потому что было душно. Просыпается, а на подоконнике сидит какая-то птица. Он думал, что ему приснилось. Встал, посветил фонарем ей в глаза: два алмаза, ей-богу, два алмаза. В другой раз отдыхал на террасе, так белка к нему подбежала. Встала на задние лапки — и они долго смотрели друг на друга. Он ужасно жалел, что орешков под рукой не было. Только тут еще можно увидеть, как выглядит восход солнца или закат. Не так, как там, у меня, в большом городе. Может, таких восходов и закатов нигде больше уже и не осталось. Если бы у него не было здесь домика, так и он бы, наверное, не знал, что такое восход или закат и что человек безвозвратно утратил. Что можно увидеть в городе? Что видно из его лавочки с сувенирами?

Разумеется, по всем этим письмам, да за столько лет, я мог бы легко догадаться, где это место, но я не подозревал, что именно здесь. К счастью, через какое-то время пан Роберт стал писать реже, письма становились все короче, и он уже не звал меня так настойчиво, как прежде, так что я решил, что наше случайное знакомство постепенно сойдет на нет. Тем более не было причин гадать, здесь ли это. Было и прошло, как случается сплошь и рядом. А если и была в том с его стороны какая-то игра, так, может, понял в конце концов, что я ему не товарищ.

Теперь мы уже обменивались только приветственными и поздравительными открытками. Только изредка мелким почерком он где-нибудь с краю приписывал: есть ли надежда на ваш приезд? Или: не оставляю надежды, что вы когда-нибудь приедете. Или: подумайте, время бежит, а неосуществленных планов все больше. Вскоре и открытки перестали приходить. Но больше меня обеспокоило, что и звонки прекратились.

Я уже стал переживать, не случилось ли у него чего. Может, надо хотя бы позвонить?

Но у меня не хватало мужества. Зато когда звонил телефон, я хватал трубку