Хозяин Проливов - Ольга Игоревна Елисеева

— Скажу вам прямо, — заверила меотянка, — никто из вас не имеет шанса и минуту выстоять в поле против скифа или даже меня, слабой женщины.

Со всех сторон раздался свист.

— Говорить-то ты можешь все, что угодно! — бросил Левий, но всадница молниеносно вырвала палку у стоявшего рядом парня и тут же подсекла его под ноги, так что верзила вновь рухнул в пыль под хохот товарищей.

— Когда я говорю, я думаю, — наставительно сказала она. — Так вот, этот ваш пастух и в уме не держал покалечить жениха Дебры. Просто он сильнее всех здесь собравшихся.

Фарнак угрюмо смотрел на нее. Ему не нужна была ничья защита. Сейчас он ненавидел гостью когелета даже сильнее, чем сынков торгашей, решивших в очередной раз побить его ни за что ни про что. Она не смеет за него заступаться! Ему не нужны подачки от бабы!

— Если ты такая смелая, — Левий поднялся и сплюнул на землю, — может, ты покажешь нам, простакам, как дерутся амазонки?

— Да, покажи! Покажи!

— Дерись с ним! — Два десятка грязных пальцев затыкали в сторону Фарнака. — Сразу отвыкнешь учить мужчин!

Бреселида хмыкнула. Эти олухи так выпячивали свое назначение, словно кто-нибудь из них занимался чем-то, кроме размена грязных денег на грязный скот! Всадницей овладел гнев. Она уперла руки в бока и, тряхнув волосами, потребовала:

— Дайте палку.

Левий перекинул ей свое буковое полено. В его жесте было столько презрения, словно не она минуту назад одним ударом посадила его на задницу.

Бреселида покрепче перехватила палку и обернулась к Фарнаку:

— Ну?

Он мог одним ударом снести ей голову. Всадница подкинула оружие, примериваясь к рослой фигуре противника. Когда Фарнак, пробуя крепость обороны, осторожно и даже как-то стесняясь, стукнул по краю ее палки, она изо всех сил стукнула его концом букового жезла под дых. Следующий удар пастуха был куда сильнее. Она не на шутку разозлила его. Бреселида еле удержала палку в руках, но сама отлетела на пять шагов. Несколько минут прошли в сплошной пляске. Всадница увертывалась от сыпавшихся градом ударов. Каждый из них, попади он в цель, мог сломать ей хребет, руку или ногу. Парень явно озлился и не играл с нею.

А вот она играла. Скакала с места на место, каталась по земле и время от времени наносила щекочущие тычки то по спине, то по плечам противника. Пастуха они только раззадоривали. Но вредили ему не больше, чем комариные укусы. Сказать по чести, драться он не умел. Нет, конечно, завалить в лесу медведя или выбить зубы всем деревенским — это пожалуйста. Но если б сейчас Бреселида оценила положение как опасное и решила бы уложить врага на месте, ей не потребовалась бы сила. Никакая. Вообще. Все жизненно важные места его тела от солнечного сплетения до кадыка были открыты. Фарнак даже не пытался защитить их. Он махал в разные стороны руками, как смертоносная мельница, даже не подозревая, что смерть на самом деле очень близко. Впрочем, у Бреселиды не было намерения убивать пастуха. Эту «честь» она собиралась предоставить другому человеку. А сейчас следовало решать: или применить пару приемов и завалить врага на глазах у всей честной компании, или…

В какой-то момент он все-таки задел ее палкой в плечо и сам испугался, когда всадница отлетела на несколько локтей. Меотянка хорошо видела выражение его лица: испуг и раскаяние одновременно — именно такое бывало у Делайса, когда он в споре, наговорив ей горьких слов, пугался, что обидел собеседницу.

В следующую секунду сотница была уже на ногах и, обежав пастуха сбоку, резко ударила концом палки между ребер. Боль была достаточно сильной, чтобы у Фарнака потемнело в глазах, и он на целую минуту скрючился, не зная, как выдохнуть.

Злорадные крики прорезали воздух:

— Так ему! Так!

— Врежь ему палкой в рожу!

— Бей, пока он не опомнился!

На лице пастуха мелькнули досада и стыд.

Это был опасный момент. Кинься он сейчас — и женщина не устояла бы. А уж перехватить ей горло и свернуть шею такими ручищами ничего не стоило. Чтоб избежать такой развязки, всадница сделала ложный выпад палкой, а когда враг с ревом прыгнул вперед, сама скользнула ему навстречу, умело поставила подножку, и оба грянулись оземь.

Фарнак лежал сверху на сжавшемся в комок теле противницы и не мог поверить в произошедшее. Она ему поддалась. Причем сделала это так, чтоб со стороны все выглядело правдоподобно. Зачем?

— Вставай, медведь, — еле слышно выдохнула Бреселида. — Ты меня раздавишь.

Сумерки в горах быстрые, как обман. Перед закатом все собрались в кенассе послушать, как старейшина читает «Обетование». Из уважения к редкой гостье, Бреселиде позволили присутствовать на женской половине, за резной ширмой, делившей помещение на две неравные части. Община допускала к слову Божию даже невольников. Рабы тесной кучей уселись на пол у двери и покрыли головы кто чем мог. Сквозь тонкую сетчатую стенку, самые крупные ячейки которой были заткнуты пучками соломы, Фарнак видел профиль гостьи. Он не хотел смотреть, но все время натыкался на нее глазами.

Бреселида сидела прямо, чуть откинувшись назад и приподняв голову к потолку. На лице женщины застыло отрешенное выражение. Казалось, она не слышит голос Аврона, а думает о чем-то своем. Ее губы сложились в мягкой нездешней улыбке. Это место с его сеном и голубями как-то не вязалось с величием событий, о которых читал когелет.

«И сказал Бог сыновьям своим: вот жены человеческие, не касайтесь их. Ибо вот Божие, а вот человеческое. И младшие обещали ему, и поклонились ему, и ушли по делам своим. Ибо дел было много, а сынов мало.

Но потом стали рядить меж собою: тяжело вдали от Отца, и нет с нами любви Его. А жены человеческие — вот они. И они красивы. И мужи их счастливы, находя их подле себя всякий день, как захотят. Возьмем и мы.

И стали они брать жен человеческих и утешаться сердцем среди забот многих. И жены человеческие родили сынам Божьим детей. Народ славный и могучий, но непокорный Богу. Имя же им рефаимы — смертные великаны. Ибо ростом они были до звезд, но жили до первой крови.

И стали рефаимы сотрясать небо. И так топать по земле, что она прогнулась. Ели же они только людей и никакого не знали закона. Увидел Бог, что нарушено слово Его и восстали на Него, и поднял воду выше — гор и поставил на небе Луну, чтоб смотрела, когда воде сойти, а когда вновь прихлынуть. Великаны же все утонули.

Остались только младенцы их, укрытые на самых высоких горах матерями их. И дал Бог младенцам жить, каждому на своей горе. Но так, чтоб они не показывали лица среди других людей и не покидали прибежища своего. Ибо стоит им сойти с гор, как немедля поднимется вода и вновь поглотит Землю. А порукой тому Луна. Она висит здесь для рефаимов. И смотрит за ними одним глазом. Другой же всегда обращен к Богу: что Он скажет? Он же говорит: погоди еще.

От детей великанов ведем мы свой род. И не знаем иных колен, кроме тех, что живут на одной горе с нами. Не спускаемся мы в долины. Ради себя самих и всей Земли. Но знаем, что настанет день и Бог увидит покорность нашу, и услышит моление наше, и даст нам землю, кроме камня, и воду, кроме слез. И населит мир народами сильными, от чресл наших. И не будет иных стад, кроме стад наших, и иных богов, кроме Бога нашего».