Тотальная война - Олег Маркеев

— Ну, конкуренция между кладоискателями — нормальное явление.

— Не верь ему. Макс. Никакой клад ему не нужен. Он хочет скандала.

— Тоже неудивительно. Он же журналист.

Эрика покачала головой.

— Леон сумасшедший. Фанатик, как и его отец. — Она притянула Максимова ближе, зашептала в ухо. — Его отец был членом ОАС. Всю родню Леона вырезали в Кабилии[57]. Как он, по-твоему, может после этого дружить с арабами?

Максимов отстранился.

«А вот это называется провал агента», — подумал он. Вся маскировка Леона слетела в один миг. Он оказался не таким уж «независимым» и не таким уж журналистом. Да, сын за отца не отвечает. Но часто следует по его стопам. Кем мог стать сын члена тайной организации французских националистов, прошедших крещение в Легионе? Только легионером и агентом ОАС, если таковая еще сохранилась.

— Да, видеопленку легче унести, чем ящик с золотом. А продать можно за те же деньги.

— Он ничего не собирается продавать. Фанатику не нужны деньги, — шепотом возразила Эрика.

Дверь поехала в сторону. В салон заглянул врач в синем форменном комбинезоне.

— Как себя чувствуем? — дежурно улыбнулся он. — Сейчас мы вас перенесем в палату. Только не вставайте, прошу вас!

— Что он сказал? — спросила Эрика.

Максимов перевел.

Наклонился, коснулся губами ее мокрой щеки.

— До встречи, Эрика. Все будет хорошо.

Иллюминаторы на солнечной стороне превратились в яркие прожекторы. Солнце в безоблачном небе жарило так, что пробивало защитные пленки на стекле. Круглые, ощутимо плотные снопы света пролегли от борта к борту через салон.

По их движению Максимов определил, что самолет начал выписывать первую дугу перед снижением.

Встал с кресла, плотно ставя ноги на покачивающийся пол, побрел в туалет.

Долго плескал в лицо теплую воду. Подумав немного, снял рубашку, обтерся по пояс. Посмотрел на себя в зеркало. С лица сошло благодушное выражение пассажира частного самолета, направляющегося в нехлопотную командировку и коротающего дорогу между болтовней и выпивкой.

Внутри, под ложечкой, как всегда бывало в дороге, образовалась сосущая пустота. Ничего так не действует на нервы, как неизвестность. Куда летишь — знаешь, а что ждет — нет. И глупо уповать на правило: будь готов ко всему. А к чему именно? Чем больше включаешь воображение, тем хуже становится. Лучше уж вообще ни о чем не думать. Отключить голову — и все.

И все же он закрыл глаза и попробовал представить картинку из ближайшего будущего. Ничего путного не вышло. Солнце обожгло сетчатку, и под веками плескались фиолетовые пятна с рваными радужными краями.

«А чего ты хотел? — сказал он сам себе. — Когда будущее уже стало настоящим, надо не щуриться, а смотреть в оба».

Бросил в лицо последнюю пригоршню воды. И вышел наружу.

Стюардесса Вика в своем закутке укладывала пустые бутылки в пластиковый мешок.

— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.

Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.

— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.

— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.

— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.

Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.

— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.

— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.

— Да иди ты!

— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.

— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.

— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?

— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.

«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»

— Что так усмехаешься?

— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».

Вика покусала накрашенную губку.

— А ты в Москве где живешь? — спросила она.

— На Войковской.

— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.

— А как же Париж? — напомнил Максимов.

— Ну, отпуск же всего месяц.

— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.

Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.

— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.

— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.

— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.

— Нам не привыкать.

Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.

Шагнул в салон.