Казак Луганский - Владимир Иванович Даль

коли не переговорит со мной, да после поздно будет; уж пусть лучше не побрезгает, как быть; речь поведем о сыне ее по важному делу.

И тотчас, братец ты мой, изволишь видеть, растворяются двери, и просят в гостиную, и сажают на кресла! Вот оно каково! Что же ты думаешь, не сел? Сел, ей-богу. А обои кругом все шелковые, и картины в золотых рамах, и под ногами такие ковры расстилаются, что хоть бы тебе на праздничную жилетку! Ну, выходит моя барыня, маленько перепуганная, спрашивает, что такое сталось. «Да вот, сударыня, хоть и очень жаль вас, а несчастьице с сыном вашим приключилось». «Боже мой, что такое?» – «Под чужую руку изволили подписаться. Сами изволите знать, это подлог и фальша такого рода – хоть оно и по неведению, может статься, по молодости, но ведь закон этого не разбирает…» Заломила руки старушка, просит объяснить все. «Есть, – говорю, – у них одна знакомая девица, должно быть, что девица, так, то есть, она себя показывает, родом из… из… из приезжих, заграничных мест; вот сынок ваш, конечно, из угождения только к ней, не чая в том худого, изволил за нее подписаться – вот, изволите видеть, чай, знаете ручку своего сына, вот: Амалия Кейзер. Об этом завелось у нас дельце; девица эта оказалась прикосновенною к значительным, и даже, можно сказать, государственным, преступлениям; дело и выходит самое уголовное. Вы, сударыня, простите меня, неуча, потому что мы ведь законов не пишем, а только исполняем их, и что за это очень строго с нас взыскивается; а по закону таковая подпись именуется подделкой акта, и по суду приговаривается виновный к лишению прав состояния… Вот извольте видеть, я и томик этот со статьею захватил и нарочно для вас заложил закладкой…»

Перепугалась барыня моя насмерть, так что чуть не пришлось мне оттирать ее. А там, братец ты мой, кругом ковры персидские, разные мраморы и бронзы, зеркала-трюмы, богатство такое, что в другое время не нагляделся бы; ну а тут не до того. Вот она, как ни бестолкова, как ни привыкла себе барничать да нашего брата похуже своего блюдолиза считать, однако смирилась, шелковая стала, хоть вокруг пальца обмотай. Послала она за сыночком – прилетел в таких прическах да таким козырем, что беда. Как послышал, однако, о чем речь вдет, да по-своему, по-французски, переговорили что-то с мамашей, так и побелел, что твое полотенце. «А, – подумал я, – вот то-то, видно, пословицу-то про кошку да зайца люди не с ветру взяли».

Так-то, государик мой, побалагурили мы недолго, а дело сделали хорошее, и все остались довольны. Взял я, получил то есть, с позволения сказать, три сотенки серебром – да, да, хошь не гляди на меня комом, гляди россыпью, зашиб-таки и я за свое старание на бедность, получил триста, да и разорвали мы на мировую адресный билет с аттестацией на мелкие клочки, чтоб его и помину не было.

Так вот, государик ты мой, как ину пору судьба милостями своими человека взыскивает, хоть она и гнетет ину вору нашего брата – ух как гнетет! Дельце-то и всего снято было за три, по обиходной, то есть, да и того-то оно в других руках не стоило, ан вся сила вышла не в батистовом платочке графа Трухина-Соломкина, а в Амалии Кейзер: ее-то нам нелегкий и принес на хвосте?

– Чудесно! – заметил собеседник. – Истинные чудеса. Да чем же вы покончили дело? Что сталось у вас по делу о покраже?

– Эк он о чем заботится! Да разве тут об этом речь? Плюнули да и бросили. Вытребовали из адресной подлинный паспорт ее, сунули ей в зубы – и ступай на все четыре стороны.

Сказки

Сказка о Иване молодом сержанте удалой голове, без роду, без племени, спроста без прозвища125

Милым сестрам моим Павле и Александре

Сказка из похождений слагается, присказками красуется, небылицами минувшими отзывается, за былями буднишними не гоняется; а кто сказку мою слушать собирается, тот пусть на русские поговорки не прогневается, языка доморощенного не пугается; у меня сказочник в лаптях; по паркетам не шатывался, своды расписные, речи затейливые только по сказкам одним и знает. А кому сказка моя про царя Дадона Золотого Кошеля, про двенадцать князей его, про конюших, стольников, блюдолизов придворных, про Ивана Молодого Сержанта, Удалую Голову, спроста без прозвища, без роду, без племени, и прекрасную супругу его, девицу Катерину, не по нутру, не по нраву – тот садись за грамоты французские, переплеты сафьяновые, листы золотообрезные, читай бредни высокоумные! Счастливый путь ему на ахинеи, на баклуши заморские, не видать ему стороны затейливой, как ушей своих; не видать и гуслей-самогудов: сами заводятся, сами пляшут, сами играют, сами песни поют; не видать и Дадона Золотого Кошеля, ни чудес неимоверных, Иваном Молодым Сержантом созидаемых! А мы, люди темные, не за большим гоняемся, сказками потешаемся, с ведьмами, с чародеями якшаемся. В нашей сказке на всякого плясуна по погудке, про куму Соломониду страсти-напасти, про нас со сватом смехи-потехи!

В некотором самодержавном царстве, что за тридевять земель, за тридесятым государством, жил-был царь Дадон Золотой Кошель. У этого царя было великое множество подвластных князей: князь Панкратий, князь Клим, князь Кондратий, князь Трофим, князь Игнатий, князь Евдоким, много других таких же и сверх того правдолюбивые, сердобольные министры, фельдмаршал Кашин, генерал Дюжин, губернатор граф Чихирь Пяташная Голова да строевого боевого войска Иван Молодой Сержант, Удалая Голова, без роду, без племени, спроста без прозвища. Его-то царь Дадон любил за верную службу, его и жаловал неоднократно большими чинами, деньгами, лентами первоклассными, златочеканными кавалериями, крестами, медалями и орденами. Таковая милость царская подвела его под зависть вельмож и бояр придворных, и пришли они в полном облачении своем к царю и, приняв слово, стали такую речь говорить: «За что, государь, изволишь жаловать Ивана Молодого Сержанта милостями-почестями своими царскими, осыпать благоволениями многократными наравне с твоими полководцами? Мы, не в похвальбу сказано, не в урок помянуто, мы, кажется, для тебя большего стоим; собираем с крестьян подати-оброки хорошие, живем не по-холопьи, хлебом-солью, пивом-медом угощаем и чествуем всякого, носим на себе чины и звания генеральские, которые на свете ценятся выше чина капральского».

Царь этот царствовал, как медведь в лесу дуги гнет: гнет – не парит, переломит – не тужит! Он, послушав правдолюбивых и сердобольных советников своих, приказал немедленно отобрать от Ивана Молодого Сержанта, Удалой Головы, без роду, без племени, спроста