Серебряная богиня - Джудит Крэнц

Шеннон кашлянул. Объявившийся, к счастью, метрдотель провел их в зал, и уже через полминуты они сидели за своим столиком. Это был тот же столик, который в свое время обычно занимал Стах Валенский: он располагался в центре, но стоял как бы особняком.

Шеннон пристально поглядел на свою спутницу: по лицу Дэзи было ясно, что она делает отчаянные усилия, чтобы не расплакаться.

— Простите, — начал он, волнуясь. — Я не… у меня и в мыслях не было, что… Может быть, вам неприятно здесь оставаться? Не лучше ли пойти в какое-нибудь другое место?

Он накрыл ее руку своей, словно стремясь защитить от всех неприятностей, с которыми, очевидно, было связано для нее это заведение.

— Нет… — покачала головой Дэзи, попытавшись одарить его подобием улыбки. — Сейчас все пройдет. Это просто… воспоминания. Вообще-то, честно говоря, я даже рада снова вернуться сюда. За этим столиком, где мы сидим… с ним связаны, пожалуй, самые счастливые моменты моей жизни.

— Я же ничего про вас не знаю! — невольно вырвалось у Шеннона. — И…

В этот момент он почувствовал жгучую ревность к ее прошлому, о котором действительно ничего не знал. Ее таинственному прошлому. «До чего же нескладно начался этот вечер, — пронеслось у него в мозгу. — Ненужные встречи… эти слезы… воспоминания. Что ждет меня теперь?»

— Несправедливо по отношению к вам, да? — спросила Дэзи, читая его мысли.

— Да, несправедливо, — подтвердил он. — Всякий раз, когда я вас вижу, вы все время не такая, как в предыдущую нашу встречу. И, черт подери, я просто не знаю, что мне о вас думать! Кто же вы на самом деле?

— Что я слышу? И это спрашивает человек, который настолько хорошо меня знает, что решился растиражировать мое лицо по всему миру! Но если вы меня не знаете, то как же может существовать ваша «Княжна Дэзи»?

— Ну вот, опять вы надо мной смеетесь!

— А что, вам не нравится?

— Нет, я в восторге! И потом, вы правы. «Княжна Дэзи» имеет отношение к «Элстри», а не к вам. И я по-прежнему не знаю, кто вы такая в действительности.

— Сюда я ходила со своим отцом. На ленч. Каждое воскресенье. Или почти каждое. Много лет подряд. Когда я в первый раз появилась тут, мне было девять лет от роду. А когда я перестала бывать в «Конноте» — пятнадцать. Тогда погиб мой отец. Я перебралась в Штаты и поступила учиться в колледж в Санта-Крусе в Калифорнии. Потом работала на Норта в его студии.

— Если не считать уик-эндов, когда вы для собственного удовольствия рисовали картины?

— Для денег. Я делала это не для удовольствия, а для денег, — мягко возразила Дэзи. — Все мои картины создавались с этой целью. И у Норта я тоже работала ради денег. И рекламой согласилась заниматься из-за денег. Если уж вы хотите узнать меня, то вам следует знать и об этом.

Услышав собственные слова как бы со стороны, Дэзи вдруг поняла, что только что рассказала Шеннону о себе больше, чем кому-либо другому. Впрочем, это ее не удивило и не повергло в ужас. Может быть, решила она, это произошло под влиянием встречи с Даниэль? Как бы то ни было, но Дэзи была уверена — об этом ей говорила ее интуиция, — что ничем не рискует, рассказывая сейчас этому человеку о вещах, о которых до сих пор предпочитала молчать.

— А зачем вам, собственно, так нужны деньги?

— Чтобы помогать сестре.

Произнеся это признание, Дэзи испытала неимоверное облегчение: глубоко вздохнув, она откинулась на спинку стула, однако ее рука по-прежнему оставалась неподвижной под надежным прикрытием его ладони.

— Расскажите мне о ней, — тихо попросил Шеннон.

— О, она такая… такая милая и добрая. Ее зовут Даниэль. Сегодня, когда мы свиделись после нескольких лет моего отсутствия, она, я прямо поразилась, без труда вспомнила меня. Учителя в школе рассказали мне, что она часто говорит обо мне. «Где же Дэзи?» — задает она один и тот же вопрос и подолгу глядит на фотографии, на которых мы сняты вместе, — заключила Дэзи мечтательно и как бы в полузабытьи.

— Сколько же ей лет? — спросил Шеннон, совершенно сбитый с толку.

— Мы близнецы…

* * *

Прошло часа два, и ужин уже давно закончился. А они все еще сидели в уже полупустом зале ресторана и разговаривали.

— В моей жизни с самого начала что-то не задалось, — произнесла Дэзи. — И я никогда, в сущности, не знала, что я собой представляю.

— Это все, наверное, началось после смерти матери?

— Да, после ее кончины все на самом деле пошло кувырком. Но мне кажется, что неудачи стали преследовать меня еще задолго до этого. С той самой минуты, как я родилась… родилась первой.

— Да вы же не можете помнить момента, когда родились! — поразился Шеннон. — И потом, откуда вы взяли, что появились на свет первой?

Дэзи с изумлением посмотрела на него:

— Как, я разве сказала это?! Сказала, что родилась первой? Произнесла эти слова вслух?

— Не знаю, что бы это значило, но вы на самом деле так сказали.

— Я, правда, не отдавала себе отчета в том, что я такое говорю, — пробормотала Дэзи.

С того момента, как они начали разговор, ее преследовала мелодия вальса, звучавшая где-то вдалеке: душа Дэзи словно обрела крылья и парила на волнах этой негромкой музыки, позволившей ей наконец перестать ощущать тот тяжкий груз, который столько лет давил на нее.

— Ради бога, Дэзи, о чем вы говорите? До сих пор я как будто все понимал. Но теперь вы куда-то ушли от меня. Молю вас, вернитесь!

Шеннон растерянно поглядел на нее: казалось, она адресует свои слова не ему, а кому-то другому, пребывая не в реальности, а во сне. Во сне, еще более глубоком, чем тот, в котором она пребывала, заведя разговор о Даниэль.

— Всю свою жизнь я стремилась к тому, чтобы хоть как-то компенсировать тот урон, который нанесла сестре своим появлением на свет, сделать случившееся как бы неслучившимся, устранить все проблемы, заплатить за несправедливость любой, пусть несоответствующей ценой. И конечно, ничего из моих попыток не вышло.

— Дэзи, прошу вас, объясните мне, что вы имеете в виду?! Для меня все это по-прежнему сплошная головоломка.

Дэзи секунду колебалась: ведь она нарушила табу, наложенное в свое время отцом на все, что касалось Даниэль. Подумать только, она была готова рассказать Шеннону о своем детстве, о «Роллс-Ройсе», о причине, по которой у нее не было денег, об Анабель и ее лейкемии, о «Ла Марэ»… Обо всем, кроме Рэма. Но о нем она не расскажет никому. Никогда.

— Ну как же, ведь единственная причина, из-за которой Даниэль выросла неполноценной, — это я. Я родилась первой!.. — Дэзи набрала в легкие побольше воздуха и продолжала: — Ей попросту не хватило кислорода. Не хватило потому, что его забрала я. Так что, не будь меня, с ней все было бы в порядке.

— Господи Иисусе! И вы, значит, жили с этим всю свою жизнь! Какая нелепость! С ума сойти… Да никто в мире, никто — ни врач, ни просто здравомыслящий человек с вами не согласится. Слышите, Дэзи, никто! И вы не имеете права так думать и казнить себя за несуществующую вину.